16
Во всем, что бы мы ни делали, наши разговоры со временем принимают устойчивую форму, то есть я в подробностях рассказываю Карине о своей жизни и с радостью замечаю, как ее глаза загораются интересом и воодушевлением, а губы непроизвольно кривятся, повторяя мои слова. Мы гуляем по городу, обсуждаем то, что видим на витринах, примеряем платья, почти ничего не покупаем, отложите это, пожалуйста, мы вслух читаем друг другу газеты, и, если какое-то место или здание о чем-то мне напоминает, я тотчас рассказываю Карине, о чем именно, я рассказываю о Клеменсе и обо мне, и постепенно, очень постепенно она начинает весьма уютно чувствовать себя в моих отношениях. Например, вечером в четверг, когда мы прощались, она спросила: Клеменс сегодня придет в девять, как обычно? Сегодня Клеменс после работы идет в фитнес-клуб, и я киваю с таким же воодушевлением, как ведущий телевикторины, поддерживающий удачливую участницу, да, конечно, в девять, все правильно. В парикмахерской мы садимся рядом и вместо того, чтобы тупо пялиться в свое отражение в зеркале, смотрим друг на друга и беседуем так приятно, что обе парикмахерши, пытающиеся вначале поучаствовать в нашем разговоре, умолкают, и я вижу, как стригут Карину, и ощущаю, как заплетают мои волосы, в такие моменты мне представляется, что отражение Карины на самом деле принадлежит мне. Потом мы рука об руку идем по улице. Она говорит, я хочу, наконец, показать тебе мою гостиную, правда, она очень маленькая и почти пустая. Я не стала ее обставлять, потому что не хочу надолго там задерживаться. Не найдя подходящих слов для ответа, я киваю так энергично, что моя голова едва не слетает с плеч. Она заваривает чай, и, так как мы вдвоем не умещаемся в крохотной кухоньке, я остаюсь в комнате и сажусь на кровать, застеленную покрывалом, украшенным черно-белым узором — бесконечными шахматными клеточками, в которых теряется взгляд.
17
В конце концов, именно Клеменсу пришла в голову идея пригласить Карину к нам домой. Он сделал это предложение, когда из-за дождя не состоялась наша поездка в голубую даль и мы сидели за столиком кафе: он перебирал какие-то официальные документы, а я снова и снова перечитывала один и тот же пассаж в книге, которую, собственно говоря, должна была перевести. Он поднял глаза и вдруг, видимо повинуясь внезапному желанию сделать мне приятное, сказал: знаешь, твоя новая подруга могла бы завтра прийти к нам в гости, как ты на это смотришь? Я мысленно улыбнулась и сказала, что сейчас же ей позвоню.
18
Вечер начал доставлять мне удовольствие с самого начала, с того момента, как пришла Карина. Дверь на звонок открыла я, Карина постаралась выглядеть красивой, но при этом не переусердствовать, и, пока мы целовались в прихожей, я через ее плечо заметила, как Клеменс, завидев Карину, вскочил с дивана и быстро поменял домашние тапочки на парадные туфли. Я открыла бутылку секта, поставила на стол заранее приготовленное блюдо из оливок и сыра, а во время еды наблюдала за Кариной и Клеменсом, как мать, желающая соединить сыночка с удачной партией. Я заметила, что Карина не страдает отсутствием аппетита, а ее нижняя челюсть равномерно и ритмично перемалывает пищу, точно так же, как у Клеменса, который потребляет поразительно много еды, очевидно необходимой его организму. Оба они, сидя рядом, действовали необъяснимо слаженно, как двухтактный двигатель во время демонстрационного испытания. Вскоре завязалась беседа, в которой я участвовала мало, так как говорил в основном Клеменс. «Моя жена говорила, что вы работаете в образовательном учреждении для взрослых». Потом он рассказал о семинарах, на которых сам иногда преподает, и вскоре между ними начались дебаты по поводу дидактических приемов, по ходу которых Клеменс раскупорил бутылку вина с легким ароматом аниса, это его любимое вино, которое он обычно приберегает для особых случаев. Я поставила диск, кошка вспрыгнула мне на колени, ей захотелось полакомиться кусочками сыра, и вечер незаметно стал одним из тех вечеров, когда вроде бы только что было одиннадцать часов, а посмотришь на часы — и оказывается, что уже три. Много позже, еще до того, как Карина собралась уходить, я показала ей квартиру, обратив особое внимание на мелкие подробности, чтобы ничего не забыть, я показала ей в хронологическом порядке мой ежедневный маршрут по комнатам. Я отвела ее в спальню, подвела к кровати и гардеробу, потом продемонстрировала ванную, показала спрятанную за шкафчиком полку с косметикой, где мой фен мирно уживался рядом с бритвенным прибором Клеменса. Карина, которая всего за несколько минут до этого казалась слегка пьяной, стала вдруг очень сосредоточенной. Попутно она стала задавать вопросы, точные, как выстрелы, например где стоит стиральная машина или сколько в нашем доме телефонных аппаратов — один или два.
19
На меня снизошло доселе неведомое мне спокойствие, даже, пожалуй, равнодушие, с тех пор как я заметила, что с ее первого визита в нашем доме все пошло как по маслу. Карина начала заглядывать к нам все чаще — на минуточку, как она говорила; каждый раз она вежливо спрашивала, не помешала ли, и никогда не задерживалась надолго, если, конечно, ее об этом не просили, а мы стали просить ее все чаще и чаще. Она стала беседовать с Клеменсом так же охотно, как и со мной, и даже стала подчас приносить с собой еду — ведь я же часто ем у вас. Одновременно я начала усваивать ее предпочтения — картофель лучше риса и никакого чеснока. Совсем недавно, в воскресенье, она вообще явилась к нам утром. В гостиной она разложила свои бумаги и принялась готовиться к семинару, вытянув на голубом ковре свои длинные ноги, окруженные стопками ученических тетрадей. Клеменс, приходя с работы, радуется каждый раз, когда видит Карину, он называет ее нашим «солнечным лучиком». Клеменс настолько к ней привык, что однажды спросил, где она, когда Карина пропустила один вечер. В свете таких грандиозных изменений в нашей семейной жизни я нахожу особенно поразительным то, что не прошло и двух месяцев с того дня, когда Карина обратилась ко мне на улице.
20
Зарядили надоедливые мелкие дожди, промозглая сырость и холодные вечера возвестили приближение осени. Жаль, говорит Карина, досадно, говорит Клеменс. Я хожу очень легко одетой в надежде заполучить легкий грипп, чтобы Карина смогла переехать в комнату для гостей, чтобы ухаживать за мной, но мой организм оказывается крепче, чем я думала.
21
Я заболела, более того, умудрилась подхватить и в самом деле тяжелую простуду. Голова буквально раскалывается от боли. Карина очень меня жалеет. Я дала ей второй комплект ключей, и она довольна, как святой Петр, получивший ключи от рая. С каждым днем она буквально расцветает, совершенно счастлива и я, так как могу лежать, завернувшись в пушистые одеяла и платки, не ударяя пальцем о палец, уверенная, как младенец, что меня ожидают еще более радостные дни.
22
Лихорадка все еще держится, Карина продолжает за мной ухаживать, а я смотрю, как она справляется с работой по дому. В этом деле она талантливее меня. Именно сейчас, когда я болею, крайне необходимо, чтобы все шло без сучка и задоринки, потому что Клеменс ведет весьма значительный процесс, вероятно, самый важный за всю его карьеру, и, главное, чтобы в доме царила полнейшая гармония. Она делает все, что может, и под этим я разумею не только домашнее хозяйство, но и мой перевод, срок сдачи которого приближается неумолимо. Сейчас она сидит спиной ко мне в позе балетной танцовщицы за маленьким секретером в гостиной, пишет и временами прочитывает мне написанное предложение, на каковое я реагирую либо похвалой, либо чиханием. Когда становится холодно, она машинально снимает со спинки стула мою вязаную кофту и накидывает ее себе на плечи. Единственное, что меня заботит, — это кошка, с которой наверняка что-нибудь случилось, видимо, она попала под машину, здесь, в нашем районе, очень интенсивное движение. Кошки нет дома уже неделю, а поиски, предпринятые Кариной и Клеменсом, пока безрезультатны. Она попала под машину, я всегда этого боялась.