Ипполиту ничего не оставалось, как повиноваться благому совету опытного своего друга. Он сознавался самому себе, что не утерпит, хотя изредка, видеться с Богомилией, а также знал, что и Никанор шутить не охотник.
Итак, подумав, погадав, он решился преодолеть пагубную страсть и пуститься на одоление неверных. Сборы его были не велики. На другой же день он предстал пред воротами хаты Вириладовой, сидя на тощем коне, опоясанный прародительскою саблею, с парою пистолетов за кожаным поясом. Вирилад благословил его, и витязь наш пустился в путь. Целые пять лет о нем не было никакого слуха, и все, знавшие его, сочли, что он пал под ударами агарян. Однако ж мы в начале этой повести видели, что Ипполит Голяк здравствует и возвращается на свою родину, но - увы! едва ли не беднее прежнего, когда оставлял ее. Он въехал на упоминаемую мною долину перед закатом солнечным, остановил коня, осмотрелся кругом и вздохнул. "Ах! - сказал он довольно громко, - вот впереди меня село, в коем господствует надменный Никанор и где, может быть, имеет уже внуков. В том же селе бесчинствует преступный пан Аврамий с беспутным сыном своим, Иваном. Вот - в правой стороне - моя родовая хата; но она заросла высоким бурьяном, окна выбиты градом, и соломенная крыша снесена ветрами. Там невдалеке - убогая хата друга моего, Вирилада; но что я вижу? На месте том возвышается пространный дом с обширным садом. Конечно, кто-нибудь другой завладел тем местом; где мне отдохнуть от дороги?"
В таком недоумении Ипполит слез с своего иноходца и пустил его на траву, а сам решился провести ночь под открытым небом и поутру от проходящих уведомнться, кто поселился на земле Вириладовой и может ли он хотя на короткое время ожидать там гостеприимства? Вследствие сего вынул он из походной сумы край засохшего хлеба и опустил в копанку, а сам, у севши подле, продолжал вздыхать и мечтать, смотря попеременно на свою хату, из коей, пользуясь наступающею темнотой, начали показываться кучи нетопырей, на место бывшего жилища Вириладова и на отдаленное село, где жила прелестная, нежная Богомилия.
Вскоре невдалеке от себя, в чаще мелких кустарников, услышал он говор людской, и пред ним показалось несколько человек в польской одежде. Шедший впереди вел за узду лошадь о трех ногах, ибо четвертую держала она на воздухе. За этим двое здоровых высоких мужчин вели под руки третьего, который казался их господином. Он имел багряные щеки, каждую величиною с добрую дыню, а чрево, опустившееся до колен. Они все не очень тверды были на ногах.
"Нет, добрые люди, - говорил пузан, - я далее идти не в силах. Этакая напасть! Ступайте вы домой и пришлите сюда мою колымагу, да не забудьте уложить в нее что-нибудь съестное, а особливо корзину с напитками.
Я покуда пробуду с этим богатырем, который, в случае нужды, защитит меня от всяких нападков. Подведите меня к его чести".
Когда незнакомца усадили подле изумленного Ипполита, то один из ведших его под руки сказал: "Нельзя ли переменить тебе свое приказание? Панкрат всех нас тверже на ногах, так пусть бредет домой с конем своим, а мы при тебе останемся в ожидании колымаги. Долго ли проломить голову, стукнувшись лбом об дерево или ввалиться в ручей?" - "Упаси боже от напасти", прошипел толстяк и дал приказание; Панкрат с конем побрел далее, а прочие полегли по сторонам господний. Тогда этот, обратись к Ипполиту с веселою улыбкой, сказал: "Я вижу в этой кристалловидной копанке нечто съестное. Вот подлинно самый рыцарский ужин! - Какой же добрый конь погуливает! Кстати! Я сегодня обедал в ближнем селе у богатого и гостеприимного пана Ивана, который праздновал всерадостный день кончины его родителя, за год пред сим последовавшей. Имея изрядный достаток и управляя всем по своей воле, он накупил довольное число кобыл из гетманского завода и теперь нуждается в добром жеребце, Не уступишь ли ему, рыцарь, своего иноходца, а пан Иван не поскупится дать плату хорошую?"
Ипполит не мог не оскорбиться такою явною насмешкою. "Если твой пан Иван, - отвечал он отрывисто, - гостеприимен и щедр, чему я охотно верю, смотря на тебя и твоих провожатых, то для чего не предложишь для кобыл его - своего коня?" - "Ах! - отвечал незнакомец с тяжким вздохом, - и подлинно мой конь лошадь добрая, но нас обоих постигло сегодня несчастие. Когда я возвращался из гостей домой и, поддерживаемый двумя служителями, не предвидел никакого несчастия, саженях во ста отсюда вдруг почувствовал в носу сильный зуд. Сколько я ни крепился, но не мог удержаться, чихнул, конь мой подломился, и я - повергся лицом к земле. Бедная животина повредила одну ногу, а я благороднейшую часть в теле человеческом - чрево, и - как видишь - осужден сидеть здесь на сыром воздухе и терпеть голод и жажду.
Конечно, за грехи предков я наказываюся, ибо истинно за собою никакой вины не знаю! Великолепный рыцарь!
я человек веселый, хотя уже и весьма не молод. Если ты в этих местах погостить намерен, то не худо сделаешь, когда навестишь меня. Стоит тебе у первого прохожего спросить о жилище пана Вирилада: то всякий укажет.
Вот оно!"
"Как? - вскричал Ипполит, вскочил на ноги и, трижды перекрестясь, сказал вполголоса: - С нами бог! это небывальщина. Я весьма коротко знал почтенного Вирилада, и он столько ж на тебя походил, как ловкий сокол походит на неуклюжего филина. Выходи, - продолжал он, отступив на несколько шагов и схватя за рукоять сабли, - выходи! Ипполит Голяк тебя не боится".
Тут упитанный незнакомец в свою очередь изумился и начал протирать глаза. "Нет, дружок, - сказал он наконец, - меня не обманешь! Я также коротко знал Ипполита Голяка и как теперь на него гляжу. За пять лет пред этим он отправился в туречину, и вся здешняя округа знает, что он давно положил там свою голову. Если ты служил с ним вместе и, зная все его житье-бытье, затеял воспользоваться обширными его поместьями, то с богом! спорить никто не будет, кроме бесчисленного множества летучих мышей и филинов. Но зачем грешить и употреблять вместо своего чужое имя?"
"Час от часу лучше, - говорил Ипполит. - Если ты и в самом деле Вирилад, то скажи, что принудило бедного Ипполита оставить свою родину?" "Это не тайна, - отвечал старик, - несчастная любовь к прекрасной Богомилии выгнала его отсюда. Ах! сколько нежная любовница потратила слез горячих! Однако ж она надеется скоро получить утешение. Чрез две недели назначен брак ее с Иваном, сыном покойного пана Аврамия. Ведь когда ж нибудь надобно забыть погибшего Ипполита. Какой-нибудь муж, только живой, все лучше самого хорошего покойника! Если б жива была мать Богомилии, то, может быть, сжалилась бы на стоны страдающей дочери; но по смерти ее, за два года перед этим последовавшей, отец хочет, чтоб воля его была законом для всех, подпавших его власти". - "Праведное небо! - сказал Р!пполит с тяжелым вздохом, - такую ли весть должен я слышать в час прибытия на родину? О Богомилия! ты меня забыла и думаешь о другом! Для чего я в этом не могу подражать тебе? Если ты, - продолжал он, - по непонятному чуду, из бедного, тощего Вирилада и впрямь превращен в богатого Вирилада, то покажи свой крест; а я покажу тебе свой". - "Изволь", - отвечал старик, и оба начали распахиваться. Вдруг показалась богатая колымага в три лошади, окруженная многими людьми с фонарями. При свете их кресты прилежно рассмотрены, и Вирилад, со слезами на глазах, заключил Ипполита в свои объятия.
"Слава богу, - сказал он, - что сын моего друга уцелел в земле неверных. Хотя я не могу назваться богачом, однако ж и не беден, как был прежде. Ты покуда - до перемены обстоятельств - можешь проживать у меня во всяком довольстве, ибо, правду сказать, твое жилище, простояв пять лет без всякой поправки, теперь походит на дырявую бочку, которая не может жильца своего защитить ни от дождя, ни от ветра. Завтра ты услышишь о чуде, посредством коего сделался я достаточнее, а теперь на чистом воздухе насладимся дарами божий:-лп, ни мало нами не заслуженными".