В бизнес-центре уже вовсю кипит жизнь – мелькают пиджаки и сорочки, юбки и блузки (светлый верх, темный низ – элегантная тоска!) офисных служащих, кое-где разбавленные форменными костюмами курьеров, почтарей и даже подателей скромных радостей мирских – разносчиков пирогов и пиццы. Раненько кто-то начинает…
Привычно кивнув охраннику на КПП, одновременно шлепаешь магнитной карточкой пропуска по датчику турникета, а потом не глядя отстукиваешь на клавиатуре вызова лифта свой одиннадцатый этаж. Против обыкновения, створки раскрываются почти сразу же. Подпеваешь финальным аккордам песни в наушниках и, кажется, делаешь это чуть громче, чем нужно: курносая блондиночка напротив – хм, лицо незнакомое. Новенькая? – беззвучно хихикает, прикрыв рот вязаной варежкой. О серебристые от инея кончики ворсинок ее меховой ушанки, кажется, можно уколоться, а сама девчонка мило краснеет от мороза пополам со смущением. Подмигиваешь ей и шепчешь одними губами: «Рок-н-ролл!», широко улыбаясь. Блондиночка обозначает кивок, улыбаясь в ответ. Ноздри щекочет острый запах свежесваренного кофе из стаканчика в ее руке. Хочется чихнуть – звонко, от души, на всю кабину. Кажется, ты наконец-то начинаешь понимать смысл нюхательного табака…
Блондиночка выходит двумя этажами ниже. Проводив взглядом ладную фигурку в короткой приталенной дубленке – нет, все-таки стоит выяснить, что это за девчонка, – ты наконец-то достигаешь своей цели. Вот оно – место, на котором мы проводим, если верить ученым, до четверти жизни. Наша каторга и дурдом. Наши авгиевы конюшни и подводная лодка, с которой не сбежать. Наши Фермопилы и Перл-Харбор. Место величайших разочарований и грандиознейших триумфов. Смертной рутины и сокрушительных брейнштормов. Нервных срывов и гениальных озарений. Место, в котором сполна познаешь дискретность времени, цену людской благодарности и мимолетность… всего.
Работа, благослови ее бог.
Раздеться-переобуться-рукопожаться-расцеловаться-включиться.
Как выходные? – Во дает! – Уже? – Йессс! – Что, опять не приняли?! – Да хорош! – Пойдешь в четверг? – Телефон! – Ой, меня нет!..
Щелк! Безмолвный огонек красноречивее любых слов. Разумеется, все как обычно – кататься каждый любит, а вот как саночки возить, то есть залить воды в кофе-машину…
Ценой двух улыбок и обещания одного леденца на палочке за водой отправлена Маринка, а ты решаешь посетить туалет. Пару минут спустя, насвистывая, выходишь из кабинки. Тщательно – да, пунктик, ну и что? – вымыв руки с мылом, набираешь полные пригоршни воды и с удовольствием плещешь в лицо. Потом, отфыркиваясь, поднимаешь голову от раковины и понимаешь: так не бывает.
И дело даже не в том, что из зеркала на тебя смотрит совершенно другой человек.
Из зеркала на тебя смотрит – мертвец!
В том, что он ненавидит больше, отца или свое паспортное имя, Майк Соколов ни на минуту не сомневался. Разумеется, отца. Потому что само по себе имя «Михаил» не хорошее и не плохое. Обычное имя. Бывает и лучше, конечно, но бывает и хуже. И даже – гораздо хуже.
Так что проблема была именно в отце. Драгоценном, мать его, родителе. Который, и без того, с точки зрения Майка, обладая пышным букетом недостатков, грехов и пороков, тридцать четыре года назад совершил главную гнусность в своей жизни – продавил-таки жену зарегистрировать новорожденного именно Михаилом.
А самого отца звали Потап.
«Он всех убеждал, что это будет очень здорово, – тихо говорила мать, как всегда отводя взор. – И потом, ты же знаешь, сынок, если уж отец что-то решил, спорить с ним бесполезно…»
О да, это Майк знал. Сколько он себя помнил, характер у папочки был совершенно бараний. Особенно если к тупой упертости травоядного добавить совершенно плотоядную агрессию, моментально вспыхивающую по отношению к любому, кто посмел не согласиться с Соколовым-старшим хоть в чем-то. Конечно, Майк и сам был не дурак поспорить, но ведь не процесса же ради! И не до мордобоя отстаивая какую-нибудь чепуху, а то и откровенную ересь, абсолютно не разбираясь в предмете спора. А вот отец, кажется, находил особую прелесть именно в таких спорах. И чем сильнее оппонент отличался от него, Потапа Соколова, чем более был образованным, интеллигентным и склонным к спокойному и аргументированному изложению своей точки зрения, а не к матерным тирадам, вылетающим изо рта вместе с брызгами слюны, и не к потрясанию кулаками, тем слаще было отцу вынудить того в итоге, плюнув, прекратить спор и ретироваться. «То-то! Знай, наших, философ …в!» – обычно изрекал в таких случаях Потап, горделиво вскидывая голову. А Майк, если он становился свидетелем такого спора, постоянно испытывал чувство неловкости. Словно его вынудили участвовать в чем-то постыдном, или оно творилось на его глазах, а он не смог вмешаться и положить конец безобразию.