Чем дольше он смотрит, тем яснее перед ним проступают очертания былинного мироздания:
Что касается былинной географии Новгорода, тут многое связано с водоемами – это в первую очередь озеро Ильмень и река Волхов, а также Ладожское озеро, реки Ловать, Нева, Волга и другие; по этим рекам сплавлялись местные купцы и ушкуйники (фактически – речные пираты), так что новгородские былины тяготеют к большей географической правдоподобности, но все равно, конечно, достаточно условны. Еще былины знают Хвалынское (или Волынское) море, за которым лежат чужие земли – в частности, Еросалим-град (Иерусалим), где сложил «буйну головушку» Василий Буслаев, и непонятный город Леденец; скорее всего, это Каспийское или Черное море, ибо «за Хвалынью» находился и легендарный Царьград – Константинополь. Где-то на морских просторах имеется остров – чудесный остров Буян русских заговоров, – на котором стоит «могучий камень» Алатырь.
Разумеется, накладывать былинную географию на реальную географическую карту следует с предельной осторожностью, поскольку былины ничуть не являются историческими хрониками или географическими справочниками, а все названия в них служат лишь для придания былинным повествованиям достоверности. События разворачиваются, к примеру, не в сказочном Тридевятом царстве, а в Чистом поле; для сказителей и слушателей той эпохи, когда былины складывались и пелись, первое место было откровенным вымыслом, а вот второе вполне соотносилось с «ментальной картой» окружающего мира, благодаря чему вера в подлинность богатырского прошлого только укреплялась.
Если же искать прямые картографические соответствия между былинами и миром вокруг, почти наверняка придется развести в растерянности руками: скажем, об Илье Муромце говорится, что он отправился из Мурома в Киев через Чернигов «дорогой прямоезжею», да еще пересек по пути «темные леса Брянские» и «черные грязи Смоленские», – этот якобы прямой путь из Мурома в Киев на реальной карте выглядит довольно замысловатым. Киев, Муром и Чернигов просто были «где-то там», но сказители и слушатели знали, что они есть, а потому сама история, излагаемая в былине, как бы подтверждалась как «всамделишная». Максим Горький, побывавший в 1896 году на выступлении сказительницы И. А. Федосовой, глубокомысленно заметил: «Русская песня – русская история, и безграмотная старуха Федосова, уместив в своей памяти 30 000 стихов, понимает это гораздо лучше многих очень грамотных людей».
Одного из известнейших сказителей северных былин И. Т. Рябинина спросили, когда он в 1890-х годах выступал в Москве:
– Иван Трофимович, любишь ли ты свои старинки?
– Не любил бы, не пел бы, – ответил он.
– И ты веришь, что все это, что в былинах поется, правда?
– Знамо дело, верю. А то какая же потреба и петь их?
Советский фольклорист Б. Н. Путилов справедливо отмечал, что сказители, «неграмотные в большинстве своем, не знавшие древней русской истории, как она излагалась в книгах, берегли былинную историю, видя в ней то прошлое, которое положило начало Руси».
От этого краткого описания былинного пространства перейдем к другой важнейшей характеристике мира былин – к времени, которое в былинах движется непривычно для современного человека. Былинное, или эпическое, время крайне условно – возраст героев, например, как будто не изменяется: события происходят, попадаются даже указания в тексте, что минул год или несколько лет, а люди все те же – Алеша Попович неизменно молод, Добрыня Никитич непременно «крепок и пригож», и так далее. Да и смена времен года в былинах почти незаметна – поневоле складывается впечатление, будто в этом мире всегда царит лето; лишь изредка встречаются упоминания о «комке снега», по которым можно допустить, что зима на былинную Русь все-таки приходит.