Да! Я остался последним богатырем на Русской земле. Выбито и перемерло наше семя, нет и никогда больше не будет на земле созвучного мне сердца.
Страшен был конец моих товарищей. Нехорошей смертью померли мои пращуры Микула и Вольга. Волком-оборотнем стал своевольный Микула, поганым зайцем скакал по земле тщеславный Вольга. У приоткрытой дверки своей спит в уходящей в землю избушке великий Святогор. В черниговской земле лежит сраженный Скимой Учитель. У Алатырь-камня похоронен умерщвленный Волхвом могучий друг мой Илья. В степном урочище лежит веселый, последний, любимый мой товарищ — настигнутый белым пламенем Итили Алеша… Нет, жестоки боги, жестоки, своевольны и равнодушны, и нет на свете правды!.. Но пусть правды нет и пусть равнодушны боги, лишь бы билось рядом родное сердце. А как замолчит оно, так и смысла нет дальше жить на земле.
С такими мыслями выехал я на берега Варяжского моря. Зима сковала кромку воды смятым мутным льдом, из-за моря несло холодом, небеса стали ровны и одноцветны, как саван, все живое прибилось, замерло, ушло. Хмура, бессильна, покорна и скучна лежала передо мной земля. Не веселее было и море.
Я поехал краем воды. Вечерело. К утру я должен был выехать к переправе на Луге. На этом мой путь по Русской земле кончится. Я молвлю тайное слово, и Ярославова ладья неспешно понесет меня на заход, через все это молчаливое море, в белоснежную страну забвенья.
Путь мой лежал через жалкую промокшую деревеньку. В ней и было-то всего домов пять, построенных в расчете на то, что направляющиеся за море люди захотят перековать коня или что им потребуется ночлег. Однако за море ходили не бедные люди, и услуги нищих их не интересовали. Я поехал шагом, мрачно глядя на людскую нужду, тщету и глупость.
За деревушкой начиналась скованная ледком топь. Она не успела промерзнуть до дна, и под слюдяным покровом бойко сновали мелкие полосатые окуньки. Тут же на берегу стоял босой, переминающийся с ноги на ногу, посиневший от холода мальчишка. Он зачарованно разглядывал окуней. Он поднял на меня глаза, вздрогнул и мгновенно потупился. Я остановился.
Налетел порыв ярого зимнего ветра, и волосы мальчишки разметались, обнажив белые замерзшие уши. Кругом было так неприютно, как может быть только в северном краю зимой. Я задумчиво смотрел на застывшего мальца. Хорошая же жизнь его ждет. И зачем только пускаем мы в мир новые души?
— Ну что, рыбак, — спросил я со вздохом, — дать тебе грош?
Мальчишка молча потряс головой, не отрывая глаз от воды.
— Сапоги себе купишь.
Он прошептал что-то такое, чего я не разобрал.
— Явственней говори, не с рыбой беседуешь.
Мальчишка глянул на меня исподлобья — с обидой:
— А я с рыбой и говорю.
— Рыбу есть нужно, о чем говорить-то с ней…
Он сердито повел плечом:
— Ох, дядя, дальше езжай, уж и так из-за тебя все окуни разбежались, мне их теперь до утра собирать — не собрать.
Я невесело засмеялся:
— Хочешь, слово скажу — и вернутся к тебе окуни твои и даже на берег сами выпрыгнут?
Мальчишка нахохлился:
— Я вот сам сейчас слово скажу — и дальше ты, дядя, поедешь.
— Далеко ль?
— Нет, дальше переправы не дорога тебе.
Я усмехнулся:
— Да уж дальше переправы в ваших краях кататься незачем.
Мальчишка в досаде хлопнул себя по бокам, нахмурился, глянул на моего коня и что-то прошептал. Конь храпнул и неуверенно сделал два шага вперед.
В следующий миг резко пришпоренный мною конь в один мах перелетел через топь и приземлился рядом с мальцом. Тот в испуге присел на корточки и спрятал голову в колени. Я пристально глядел на него сверху. Соломенные волосы разметались, острые позвонки выгнулись дугой на тоненькой шее.
— Эй, Ерш Ершович, как звать-то тебя?
Мальчишка, все еще трясясь от страха, исподлобья глянул на меня:
— Алеша…
Заунывно кричали чайки, море плескалось о лед, в леске хрустнула ветка под ногой неосторожного зверя. Сумерки быстро сгущались, и дрожащий на холодной земле мальчишка на глазах исчезал в стылой туманной мгле.
— Прыгай в седло, — сказал я, глядя на море, охваченное уже совершенной чернотой. На краткий миг мне показалось, что именно оттуда, из-за предельной черты, смотрят сейчас на меня глаза моих товарищей.
Но видение это прошло, как не бывало, и я вновь видел перед собой то же, что и прежде: чахлый мокрый залив. — Прыгай, — повторил я решительно.
Мальчишка молча выпрямился и, широко раскрыв глаза, серьезно смотрел на меня. Я нагнулся, подхватил его под мышки, поднял с земли и усадил на коня перед собой. Мальчишка дрожал мелкой дрожью, боялся свалиться вниз, побаивался прислониться ко мне и обеими руками цеплялся за конскую гриву.