Солнце красным щитом упало в Клязьму, закачало на глубинке золотоперые кораблики. Потом ушло наполовину в воду, встретившись со своим отражением, обожгло огнем крест на Успенском соборе и оставило после себя на небе только дымящийся розовый след.
В ремесленной слободе у Серебряных ворот густо брехали обеспокоенные наступлением ночи псы. Псов было много, за каждым забором по псу, они перекликались друг с другом — то неторопливо, деловито, то бойко, то испуганно. Улица затихала, ворота закрывались на засовы, в избах садились вечерять.
Никитка часто оглядывался: от самого Левонтьева дома брели за ними два мужика; шли, таились, пережидали, когда останавливались Никитка с Аленкой. Неспроста упреждал Левонтий. За избой следили.
Больше всего опасался парень за Аленку. Закон суров. Бросят Никитку в поруб, а Аленку отдадут боярину Захарии. Как ей тогда?
Нет, не отдаст он боярину Аленки.
Прошли еще немного — преследователи не отставали. А ночь все густела, наливалась тревожным сумраком.
Остановились. Никитка шепнул девушке на ухо:
— Беги к Радку-скомороху. Найдешь ли избу?
Аленка удивилась:
— С чего это ты?
— Беги, говорю, — поторопил Никитка.
Аленка еще ни о чем не догадывалась. Он подтолкнул ее, а сам спрятался за опору ворот. Притих. Аленка скоро скрылась в конце улицы; в другом ее конце закачались две длинные тени. Подбежав, остановились рядом с Никиткой.
— Упустили, — тяжело дыша, сказал один. — Прогневается боярин.
— Нагоним, — хрипло отозвался другой.
Никитка прикинул: «Ежели будут прытки и дале, не уйти Аленке». Подумав, выскочил на середину дороги, ударил ближнего мужика кулаком в живот. Живот был большой и мягкий, кулак ушел глубоко. Мужик икнул и осел. Второй замахал руками и, закричал. Никитка ударил и его — по лицу. Пока бил да прилаживался ударить еще, первый мужик очухался, схватил Никитку за ногу:
— Попался вор!..
Но не тут-то было. Никитка вырвался, пнул лежащего лаптем под ребро.
— Уби-ил!
На крики мужиков собаки под заборами неистово забились на цепях. Освободившись, Никитка побежал; пробежал немного, задел ногой за корягу, упал. Тут же сзади обрушились на него горячие тела; хрустнули кости в плечах — Никитка охнул и затих. Связав его, мужики долго рядились, кому нести пойманного. Наконец догадались развязать ноги.
— Не боярин, чтоб носить…
Повели Никитку: один впереди идет, тянет за веревку; другой, тот, которому Никитка угодил кулаком в брюхо, — сзади. Злой попался мужик, неотходчивый. Всю дорогу поддавал Никитке лаптем в зад.
Пленника передали ночным сторожам; те, гремя ключами, отвели его к стене и бросили в поруб. Падая в яму, Никитка застонал.
— Ни днем ни ночью нет покоя, — проворчал кто-то в темноте. — Эй ты, человече!
Большая ладонь коснулась Никиткиного плеча. Плечо было вывернуто и горело огнем. Закружилась у Никитки голова, зазвенело в ушах, рот свело судорогой.
— Больно?..
— Ох, как больно, — выдохнул Никитка.
В углу зашевелился третий. Старческий голос прошепелявил скороговоркой:
— Здорово, отеч, братеч, приятель, друг, скажи челобитье поклон: прости, отеч, мать, дедка; батюшка, братеч, сестрича, птича, курича…
— Будет, Ивор, дурить-то, — сказал молодой. — Парню тошно, а ты — скоморошины.
— Скоморошины боль врачуют, сердце радуют, — ответил старик. — Как звать тебя?
— Никиткой.
— Издалече ли?
— Городской я. Из ремесленных. Сподручный Левонтия. Слыхал, поди?
— Слыхал, как не слыхать.
Тихо сделалось в норе. Молодой спросил Никитку:
— Какой день-то седни?
— Четвертый в седмице…
— Вона как, — удивился парень.
По настилу проскрипели шаги, звякнул засов решетки, в поруб упала лестница.
— Который Давыдка из Заборья, выходи, — позвал голос.
Сосед зашевелился, неохотно подался к лестнице. У Никитки сердце забилось — вот-вот выпорхнет из груди: «Аленкин братец!»
А наверху гремели копьем о решетку, сердитый голос поторапливал:
— Выходи, выходи. Аль по сердцу пришлась пуховая перина, вставать неохота?!
Утренний свет ослепил Давыдку. Двор вздрогнул и перевернулся грязными лужами в ослепительно-синее небо. Закружилась у Давыдки голова, закачался он, вцепился рукою в дверной косяк. Покалывая копьями в спину, стражники приводили его в чувство:
— Чо уперся? Бреди знай…
Узкая тропка вела от стены к приземистой избе. У входа над низкой притолокой висели ржавые цепи и клещи. Из-за двери доносились стоны.