Старик осел, ни слова не вымолвил, только губами пошевелил, пролопотал невнятное. По знаку тиуна его отволокли в сторону и бросили наземь.
К помосту подвели крепкого парня в посконной, с темными мокрыми пятнами на спине, рубахе. У парня — синий шрам поперек лица, лицо улыбчивое, лукавое. Прищуренный глаз подмигивал толпе.
— Пади! — багровея, приказал тиун.
Парень неохотно опустился на колени. Почесывая пятерней затылок, снизу вверх уставился на Ярополка. Глаза его все еще продолжали улыбаться, хотя лицо уже было серьезно. Ярополк нетерпеливо подстегнул тиуна взглядом.
— В чем вина твоя, раб? — спросил тиун.
— Не раб я, человек вольной, — ответил парень, трогая пальцами шрам. — Гончар я, а по прозванью Лука.
— Все мы княжьи люди, — поправил его Захария.
— Княжьи, да не рабы, — спокойно сказал Лука.
Весь напрягся Ярополк: вот оно! Склонившись вперед, неприязненно спросил:
— А скажи-ка, Лука, в чем обвиняет тебя мой тиун?
— Куру украл, — буркнул парень. Врал. Толпа сочувственно молчала.
Тиун сказал:
— Грабил боярские скотницы.
— Куру украл, — прикидываясь дурнем, тупо повторил парень.
Боярин Захария, не утерпев, ударил посохом о помост.
— Пил мед из боярских медуш, — бесстрастно продолжал тиун, — бесчинствовал с иными холопами на боярском дворе — взламывал одрины и творил разбой.
— Куру украл, — снова проговорил гончар и повел на тиуна свирепым взглядом.
— Видок есть? — спросил князь.
В толпе молчали. Тогда Ярополк обратился к Захарии:
— А что сказано об этом в «Русской правде»?
Багровый от сдерживаемого гнева, боярин сказал:
— Ежели нет видка, то испытать железом.
Князь кивнул. Гончар, сильно побледнев, став почти белым, заметался в руках крепко державших его дружинников. В горнце неподалеку от помоста малиновым цветом светился на углях раскаленный железный брус.
— Куру украл, княже!.. Куру я украл! — взбадривал себя отчаянным криком парень.
Отроки сорвали с него кафтан, оголили по локоть правую руку. Притихшая толпа подалась вперед, и вдруг забился в перегретом воздухе истошный бабий крик:
— Люди добрые! Да какой же он гончар — без руки-то?!
— Отпустите Луку!..
— Цыц вы, — пригрозил тиун, — али сами погреться захотели?..
Стихло на площади. Из горнца выхватили клещами брус и сунули парню в руку. Сжав ладонь, Лука сделал несколько шагов и упал. Дружинники натянули ему на обожженную руку мешок, наложили восковую печать.
Тиун протяжно произнес:
— Сроку тебе, раб божий Лука, три дни. Ежели через три дни рука заживет, значит, ты не виновен — отпустим с миром. Ежели не заживет, то вина твоя доказана. А покуда, дабы не сбежал, взять того гончара Луку под стражу и бросить в поруб…
Следующим подвели к помосту тщедушного мужичка со сползающими с тощих бедер латаными портками. Он поддерживал их левой рукой, а правой поминутно крестился, кладя частые поклоны то князю с боярами, то согнанной перед теремом толпе.
Позади него шли трое мужиков со степенными, исполненными достоинства лицами. В руках у них были серебряные сосуды, чаши и зеленая бархатная скатерть.
— Кто есть такой? — спросил тиун.
— Гришка, кожемяка я, — неохотно ответил мужик и опять перекрестился.
— Вор?!
— Не, — мужик с тревогой поглядел на князя, перевел взгляд на Захарию. — Мы с боярином теперича квиты. Лонись сапоги я ему шил, яловые да сафьяновые, да дочери шубу на лисьем меху… Денег за то боярин мне не платил.
— Чего мелешь, дурак?! — рассердился тиун. — А видки что говорят? А это что?!
Он ткнул рукой в сторону переминавшихся с ноги на ногу мужиков.
— Так то, батюшка, лишь половина долгу боярского будет, — растерянно проговорил кожемяка. — Я ведь без умыслу… А ежели и взял, то самую малость…
— Какую же малость?! — позеленел Захария. Вскочив с лавки, затопал ногами. — Аль управы нету на татей?..
— Не тать я, — с обидой возразил кожемяка.
— Садись, боярин, — приказал Захарии Ярополк. — Дело для меня ясное.
— Наказуй, князь по справедливости, — упавшим голосом попросил Гришка.
Князь кивнул ему, усмехнувшись.
— Княж суд всегда справедлив, — ударил тиун кожемяку по загривку.
— Зачти-ко, боярин, — молвил Ярополк.
Захария встал, неторопливо разгладил бороду и громко зачитал:
— А оже крадеть любо конь, любо волы, то гривну… Оже убьють огнищанина у клети, то убити в пса место…
— Да я же не убивал, боярин… Я же долг свой… — растерянно забормотал кожемяка, выслушав приговор. — Не я твово огнищанина порешил, не я…