А на самом деле он просто боялся умереть в одиночестве.
Как же так получилось, что этот Бал застал его врасплох, как же так получилось?
— Ты только посмотри на них, — сказал бессмертный Шурка своей спутнице, когда офицер и дама вошли в зал.
Офицер, щуплый, заносчивый, усатый, похожий на Лермонтова М.Ю., в тщательно выглаженном френче, с георгиевским крестом на груди, ввел в большой зал бывшего Дворянского собрания до боли декольтированную даму, хрупкую, как хворост, стройную, как свеча. Оба держались прямо и бесстрашно, обоим было весело, но только когда они смотрели друг на друга. Приди им в голову оглянуться, и они бы поняли, что никакой это не бал, а призрак Бала, сбор нищих в драных пальто и валенках, что морозное дыхание струится изо рта и так же трудно дышать не только трубачам в оркестре, но и трубам, что у скрипачей немеют пальцы и не согреть парадный зал, хотя народу пришло множество.
Это было чествование поэта. Его привезли и поставили в углу, как святого. Но от старости и голода стоять он не мог, и какой-то сердобольный усадил его в облезлое бывшее кресло.
Поэтов согнали на Бал. Они давно уже не собирались вместе, но, вероятно, новой власти важно было создать видимость заботы и благополучия. Были разрешены танцы. Но танцевать не хотелось. Хотелось мычать.
Поэты стояли в стороне кучкой и благодарно улыбались. Их можно было отличить от множества посторонних только по глазам, неприветливым и хмурым.
Офицера и его даму все это не касалось, они пришли на Бал, они пришли чествовать поэта. Наверное, она спросила его у себя дома перед Балом:
— Как ты находишь мое платье? Я в нем не слишком вызывающе выгляжу для сегодняшнего времени?
Он ответил:
— Нисколько.
— Смотри на них, смотри, — сказал бессмертный Шурка. — Я ждал их появления всю жизнь.
Девушка и до него смотрела в их сторону не отрываясь. Она запоминала каждое движение дамы: и как легко опиралась та на руку кавалера, и как зажигались ее глаза, когда они встречались взглядом, и как танцевала, и как садилась после танца.
«Но ей же холодно, — думала девушка. — Зачем эта бравада, этот блеск, что они хотят доказать? Что для них ничего не изменилось? Но ведь изменилось же, изменилось, и с этим ничего не поделаешь!»
Поэты, закутанные в бабьи платки, думали так же, им было стыдно и страшно, да, да, именно так, стыдно и страшно.
— Стихи надо дома писать, — думали одни.
— И так живем милостью Божьей, — другие.
— Танцы-шманцы, танцы-шманцы, — шептали третьи.
И только один в эспаньолке с черными нездешними итальянскими глазами шепнул рядом стоящему:
— Все-таки он очень талантлив, этот гусар, а, Валерий?
Кто-то уже бежал к даме с пиджаком в руке, он чистосердечно хотел предложить ей набросить пиджак на плечи, но офицер успел отрезать ему путь и, подхватив даму, унес ее в следующий танец.
Дама была, как свеча. Она оплывала в танце. Значит, она скоро умрет, а он, бессмертный Шурка, снова останется жить, в который раз она спасала его! Дама была так вызывающе прелестна, что поневоле возникала мысль, что ты видишь ее в последний раз. Возможно, она были игрушкой в руках офицера, хотел подразнить кого-то зачем-то декольтированной своей подругой, унизить тех, кто должен был помнить, как нужно одеваться на Бал, как нужно танцевать и жить, несмотря на окружающий мрак и ужас.
«Но скорее всего, — думала девушка, — это не так, и он просто влюблен в нее, так влюблен, что не боится выставить напоказ чудную ее красоту».
Она видела раскрасневшееся лицо бессмертного Шурки, глядевшего на даму, и положила руку на его плечо, чтобы успокоить и немножечко обратить на себя внимание.
Но он резко сбросил руку и, повернувшись с мутными от слез глазами, сказал:
— Ничего вы не понимаете, и ты ничего не понимаешь, и они ничего, ничего.
Он бросился через весь зал к даме, расстегивая на ходу шинелишку, сбросив ее, наконец, добежал, взглянул на офицера и, видимо, получив от того только им одним понятное благословение, поцеловал даме руку.
А потом пустился бежать из зала, и не потому, что отличался целомудрием и смущен, а потому что знал — лучшего в его жизни уже никогда не будет, и не хотел делиться ни с кем своим счастьем.
Домой его спутница возвращалась одна с его шинелью в руках, она знала, что он не поджидает ее у дома, не собирается просить прощения, но если бы даже было иначе, если бы все-таки ждал, она бы обняла его первой и попросила: «Стань моим мужем, пожалуйста».
Есть еще такие, что хотят замуж за бессмертного Шурку, бедные, бедные.