И это «что-то» было очень-очень конкретно и совсем-совсем незнакомо, с ним, этим «что-то», хотелось поговорить, но последние годы даже муж был с ней неоткровенен. Появилась тайна над миром и готова была разверзнуться.
И вот она не выдержала. Когда ПУНЦОВ был на очередных маневрах, Петр в школе, она выкрала из дому девочку и убежала. Она не могла обратиться в больницы к нормальным врачам, тогда эта история получила бы огласку и нанесла, как утверждал ПУНЦОВ, непоправимый вред ему и семье, все это время она собирала адреса всевозможных врачевателей, колдунов, знахарок и, если это не поможет, в отчаянном своем положении готова была обратиться за помощью даже к церкви. Она не знала, что предпринял ПУНЦОВ сейчас, сообщил ли он начальству о случившемся, разыскивают ли ее органы или разыскивает он сам, из любви к ним разыскивает или из самосохранения.
Она не знала, она ничего не знала, она не собиралась ни с кем делиться своей тайной, но вот появился бессмертный Шурка, и она выболтала все.
— В церковь не надо, — сказал бессмертный Шурка. — В церковь, знаете, пока не надо.
Она вызывала жалость, как сильный сломленный человек, она вызывала нежность, как человек, потерявший надежду, кого-то она ему, безусловно, напоминала, но это было так давно, в той прежней жизни, что он никак не мог припомнить — кого.
Из этого сонмища лиц из этой толпы прохожих, из этого небытия каждого дня, каждой ночи — какой грех выбрать, каким именем окрестить?
Бессмертный Шурка не знал, он только знал, что она была сильной когда-то, а теперь ее сломало горе.
Великая печаль обдала его изнутри, что-то щелкнуло, и он увидел, как бессмертный Шурка длинно-длинно подушечкой большого пальца проводит по ее позвоночнику, он сам не мог понять, кто дал ему такое право и почему она не возражает, оглянулся на девочку и увидел, как она с ужасом следит за его рукой, а потом переводит взгляд на мать, но та окаменела вся, выпрямилась под этим движением его руки, прислушиваясь к тому, что делает с ней сейчас этот странный человек и почему она позволяет ему это делать.
И тогда он понял — ему снова возвращена возможность останавливать Время, чтобы увидеть себя со стороны, себя как время, протекающее где-то в глубинах его души, неуловимое. И вот он снова — бессмертный Шурка. Сам себе Бог.
— В церковь не надо, — повторил бессмертный Шурка. — Здесь нужны врачи, мы возвращаемся в Ленинград.
НЕЗДЕШНЯЯ КОМНАТА СО ШТАНАМИ И СИЯТЕЛЬСТВАМИ.
По обе стороны от него сидели Бернблик с Бернброком. Они были готовы к игре. Колода принадлежала им, так что, зная их характер, можно было предположить, что карты вполне могли оказаться краплеными. Но вид у гинекологов был благодушный и комната чистенькая. Комната, вероятно, была арендована для игры ими же у местной гадалки, гинекологам нравилось сидеть под портретами, напоминающими прежнюю удобную жизнь: офицеры с кантами, дамы в шляпках, охапки сирени и дети на коленях у бонн. А окантовочка-то, какая окантовочка!
Все должно было располагать к игре, как в те времена, когда, закончив работу, они откидывались в креслах, вытягивали толстенькие ноги под столом и, надувая важно пухлые щеки, начинали потрескивать картами под перестук ходиков. ТХР. ТХР. ТХР. И до утра им некуда спешить.
— Познакомьтесь, — сказал Бернброк. — Это достойные люди, наши коллеги. КИСЛЯКОВ и КРУНДЫШЕВ.
— КРУНДЫШЕВ, — представился КИСЛЯКОВ бессмертному Шурке.
— КИСЛЯКОВ, — представился КРУНДЫШЕВ.
Безумно парило в комнате не столько от жарко натопленной печи, не столько от игры, сколько от предмета разговора.
Говорили о любви, его вводили в курс дела люди знающие.
— Бесполезная трата времени — рассуждать о любви, — сказал Бернброк. — Я столько раз заглядывал в сердцевину этого, с позволенья сказать, чувства, там кровь и страдание, больше ничего.
— Пх-пх, — важно подтвердили остальные. И ходики подхватили: тхр-тхр-тхр-тхр.
— Зачем же тогда все? — спросил бессмертный Шурка.
— Потому что женщина — существо жертвенное, как овца, она рождена для заклания, причем добровольного, подчеркиваю, добровольного.
— Беру, — сказал КРУНДЫШЕВ, он же КИСЛЯКОВ.
— Значит, мы все мясники? — спросил бессмертный Шурка. — И я тоже?
— Почему — мясники? — возмутился Бернброк. — Мы с коллегами — жрецы, а ты волк, а волки, как тебе известно, охотятся за овцами. Ваш ход, уважаемый Бернблик.
— Почему же тогда мне ее жалко? — спросил бессмертный Шурка.
— Потому что ты сыт, мой друг, можно одну и пожалеть.
— О-о-о, — сказал КРУНДЫШЕВ, он же КИСЛЯКОВ, и с уважением посмотрел на Бернброка.