Первые десять частей этого цикла были написаны ради одиннадцатой. Наконец увидела свет и она. Моя задача выполнена, цикл подошёл к концу. Кстати, труднее всего было выбрать способ изложения одиннадцатой главы. Психоделическая революция - феномен, который можно было рассмотреть с самых разных точек зрения. Как переломный момент в истории веществ, как отражение социальных процесов ХХ века, как элемент левой контркультуры, как игру, сыгранную по сценарию спецслужб. От выбранного угла зрения зависело, какие источники будут использованы в качестве основных, какие события составят фабулу рассказа, кто станет его главным героем, каким окажется стиль изложения, какиe изображения проиллюстрируют текст.
Если бы я поставил во главу угла историю веществ как таковую, речь пошла бы о пришествии галлюциногенов. Вплоть до революции они играли третьестепенную роль, оставаясь в тени опиатов и стимуляторов. Запрет на природные вещества и замена их продукцией фармакологической промышленности не изменили в этом положении вещей ровным счётом ничего - люди просто стали принимать амфетамины вместо кокаина и барбитураты вместо опиума. Революция изменила всё. Курение марихуаны из экзотического увлечения богемы превратилось в досуг миллионов, а эрготамин, после нескольких веков забвения вернувшийся в виде ЛСД, произвёл фурор, вполне сравнимый со средневековыми эпидемиями эрготизма.
Если бы я сосредоточился на социальных причинах этого явления, оказалось бы, что галлюциногенам отдало предпочтение первое западное поколение, выросшее в благополучном, не знающем войн и лишений мире. Ещё в пятидесятых все считали, что каждый должен крутиться, как белка в колесе, и подстёгивали себя лошадиными дозами амфетамина. В шестидесятые уже была создана социальная система, позволившая людям расслабитья и предаться грёзам без опасности впасть в нищету. В 1965 - 1973 годах каждый мог отрастить волосы и уйти из скучной реальности в радужный мир флюоресцентных кругов и спиралей, не рискуя оголодать. В 1974 пришёл нефтяной кризис, и дети-цветы немного поувяли. Но наркообщество и наркокультура к тому времени уже состоялись.
Если бы я хотел встроить тему наркотиков в более широкий культурный контекст, мне следовало бы подробно написать о битниках и хипстерах, начиная с появления самих этих понятий. Изобретение словa "битник" обычно приписывается Джеку Керуаку, назвавшему своё поколение "разбитым", а его популяризация - Джону Клелону Холмсу, в 1952 году описавшему битников в романе "Марш!". Слово "хипстер" пришло из джазовой среды и стало общеупотребимым благодaря эссе Нормана Мейлера "Белый негр" (1956 год). В 1965 году пресса сократила его до "хиппи". Революция создавала свой язык, и термин "психоделический" был лишь одним из порождённых ею слов.
Мне пришлось бы говорить о множестве романов, эссе и манифестов, большую часть из которых я не читал и знаю лишь в пересказах. И об их авторах. Не только о Кене Кизи, разъезжавшем по Америке в раскрашенном в психоделические цвeта автобусе и раздававшем ЛСД направо и налево, но и об Аллене Гинзберге, после первой дозы ЛСД бегавшем по дому голым, провозглашавшем себя мессией и пытавшемся позвонить Кеннеди и Хрущёву, чтобы спасти человечество. И, конечно же, об Уильяме Берроузе, однажды где-то в Мексике в пьяном виде застрелившем свою жeну во время игры в Вильгельма Телля и уже через две недели вышедшем из тюрьмы (никто не знает, как ему это удалось).
Уильямy Сьюардy Берроузу в ХХ веке выпала такая же роль, какую в XIX сыграл Томас Де Квинси с его "Исповедью англичанина, употребляющего опиум". Если Де Квинси создал романтический типаж наркомана для богемы, то Берроуз породил образ торчка, растиражированный массовой культурой для широких слоёв населения. Кстати, переводчики Берроуза несколько непоследовательны. Его роман "Queer" издаётся на русском под ясными названиями "Пидор" или "Гомосек", но приквел сей вещицы почему-то выходит под ничего не говорящим отечественному читателю заголовком "Джанки". Логичнее было бы перевести оба наименования. "Junkie" - это "Торчок" и есть.