Нет, говорит, дескать, он и его друзья людям про комнату рассказывают, тем, кто на краю или близко. Также он комнату чувствует и может подсказать, где для кого откроется. Вот и ты, говорит, если к краю подойдешь, приходи сюда же на крышу. Я тебе, говорит, тут адресочек напишу. Я аж плюнул с досады. Тут он повернулся и с крыши исчез. Я, конечно, попытался, его внизу перехватить, да лишь зря бегал.
А на следующий день грянуло. Подпол меня к себе вызвал, и статьей Витька в морду тыкал. Однокашник мой там расстарался. МВД с грязью смешал еще круче, чем банк. Тут командир мне и заявляет, что, оказывается, я, недоумок, уже неделю как в органах не работаю, и что сейчас я сижу и пишу задним числом заявление, иначе же хуже будет.
Нечего делать, написал. Вернулся домой, и чудом не запил. Дети и жена удержали. Фээсбешник мой, когда я заступиться его просил, брякнул, что, мол, хорошо, что я журналисту про Недоуменцев не слил, иначе бы он сам меня в бетон закатал. Ну, я ему в ответ ничего про типа в тюбетейке говорить не стал.
А дальше с каждым днем только хуже было. Пришли приставы, описали квартиру. Сказали, что выставят на торги, как новый покупатель найдется, так он нас выселит. Настала зима, денег не стало совсем. Горячую воду отключили. В декабре позвонил мне сержант один, из нашего отделения — я его прикрыл когда-то здорово — сказал, что у них там какая-то проверка растраты выявила, и что подпол все на меня списал, так, что со дня на день меня закрыть могут вообще.
Тут я понял, что совсем труба. Даже голову в петлю думал сунуть, да как про детей подумал — каково им без отца еще будет в такой жизни то, так остановился. Жена начала уговаривать в деревню уехать. Найдем, говорит, дом, заброшенный какой, чай хозяева не появятся вообще. Я дуру — бабу не переубеждаю, не знает она каково в деревне зимой без дров и денег-то. А у самого мысль в голове бьется про деревню и лето.
Вот тут и прозрел я. Понял, о чем тот хлыщ в черном говорил. Вот он край. Дальше некуда. Дальше только петлю. И все Недоуменцы, которых я помнил, уходили в такой же ситуации, как и я сейчас. Кончилась моя жизнь здесь. Дальше либо лето, либо уж пускай в фарш, лишь бы детей отправить туда, где им хорошо будет.
Как подумал я это, так и словно почувствовал, что тянет меня в родное отделение. Сначала не понял к чему это, а потом осознал. Не надо мне на крышу лезть за адресочком. Сам почувствовал. Взял жену и детей и пошел к отделению. Дежурный офигел, конечно, но я ему наврал с три короба, дескать, сдаваться начальству иду, с повинной, а жена свидетель. Только пошел я не вверх, а вниз, к обезьянникам. По пути сержанта встретил знакомого. Жаль его стало, поэтому говорю, ему, что жену его только сейчас видел, с хахалем каким-то шла. Помчался он домой как миленький. И то хорошо.
Зашел я в обезьянник, семью внутрь завел, стал бумажные ленты на решетку клеить. Тут подпол сверху сбежал, кричит что-то, а я клеить закончил, отошел от двери и как-то тут так спокойно стало. А сынок младший, что всю дорогу хныкал, вдруг замолчал и говорит: «Папа, а тут у вас летом пахнет».