На ощупь брёл Логос домой. Вели его не стены и ограды, но тепло дома, где его ждали. И тут кто-то шепнул ему на ухо:
– Как хорошо, что ты слеп. Логос!
Но вместе с голосом не пришло ничего: ни злорадства, ни страха, ни единого чувства, будто сама тьма говорила с ним.
А потом кто-то схватил Логоса сзади за шею и пригнул к земле. Логос рванулся, впечатался в стену, и стена подалась тающим воском. На голову посыпались кирпичи и штукатурка. Сорвавшийся с подоконника цветочный горшок грохнулся о мостовую. Где-то внутри дома закричал человек. И Вер закричал, и пустился бежать. Никто не гнался за ним, никто не пытался напасть вновь. Но Логосу казалось, что в темноте кто-то неведомый наблюдает за его бегством и улыбается.
Он не открыл дверь, а вышиб её плечом и рухнул на пол.
Он лежал на полу в атрии и отчётливо видел бескрайнее чёрное поле, затянутое пеленой зеленого тумана.
– Андабат… – выкрикнул Вер, и будто кузнечный молот ударил по металлу.
Глава 4
Августовские игры 1975 года (продолжение)
«Покойный Руфин Август не сделал никаких распоряжений о том, кто должен исполнять обязанности императора, пока Постум Август находится в младенческом возрасте и не может принять на себя всю тяжесть государственных дел. Сенат постановил, что должность диктатора получит старейший сенатор. Диктатором, скорее всего, станет Макций Проб. Срок его полномочий ограничен пятью годами». «Сегодня день богини изобилия Опы». «Сегодня состоится свадьба Енбита Пизона и Сервилии Кар».
Как Гимп восстановил себе ноги, Ариетта не видела. Ни один гений, пусть даже и бывший, не позволит простому смертному смотреть, как заживают его раны. Гимп попросил чистой воды, бинтов и оливкового масла. Потом велел выйти и запереть дверь.
Ариетта сидела на кухне и рассматривала желтоватый потрескавшийся потолок с узким фризом, слушая, как, надрываясь, сипит паром чайник на плите. И тут вошёл Гимп в розовом халате до пят, шаркая пушистыми белыми домашними туфлями. Её халат, её туфли… Он прекрасно ориентировался в её доме.
– Странно, – заметила она. – Ты можешь за пару часов заживить ужасные раны. Но не можешь восстановить зрение. Если у тебя есть способность к регенерации, то она должна быть во всем. Так?
– Глаза – не ноги… Чтобы перебороть слепоту, нужно нечто другое, нежели умение наращивать мясо.
– Так ты не можешь видеть или не хочешь
– Гении никогда не говорят о себе правды. Потому что и сами ничего не знают о себе. Они довольно точно оценивают окружающих людей, но себя – никогда.
Ей не нравилось, как он говорил. Будто не ей и не себе, а кому-то третьему. И этот третий явно требовал от гения слишком многого.
– Ты что-то задумал? – спросила Ариетта.
– Когда я освобождался, одна мысль посетила меня. Я подумал: «Зря убегаю».
Рано или поздно ловцы меня поймают. Так зачем же откладывать на потом. Пусть поймают раньше.
– Зачем? Это же самоубийство. Ловцы тебя убьют.
Гимп отрицательно покачал головой.
– Я все больше и больше склоняюсь к мысли, что ловцы не убивают гениев.
Убивают люди. Ради платинового блеска, который после мучительной смерти остаётся на земле. Ты ведь знаешь: чем больше гения мучить перед смертью, тем больше платины. А впрочем – это домыслы. Я думаю – платины в гении столько, сколько в нем гениальной сути. А ловцы… Им платина не нужна. Им нужно что-то другое. И я хочу узнать – что.
Ариетта пожала плечами – Гимп пытается играть роль гения Империи после того, как его лишили должности. Это раньше он мог взять под крыло полмира. А ныне? Ему остаётся только носиться по улицам, вынюхивая маленькие тайны. Простой соглядатай счастливее его. Хотя бы потому, что у соглядатая есть хозяин, которой за эту тайну щедро заплатит. А гений Империи ныне бездомен и бесприютен. Безларник – что о нем ещё можно сказать. И к тому же слеп. И слишком уязвим. Однако Ариетта не могла ему отказать. Гениям не отказывают.
– Что толку, если ты узнаешь. А дальше что? Ты никому ничего не сможешь сообщить. Более идиотского плана придумать нельзя.
– Надо перейти Рубикон.
– По-моему, гении его перешли. В тот день, когда вас швырнули на землю.
– Затея безумная, – согласился Гимп. – Самая безумная из всех безумных затей. Но у неё есть некоторые блестящие чёрточки. Что-то вроде блёсток, которые матроны нашивают на свои столы. Я люблю такие блёстки. Они привлекают. И ты мне поможешь. Поможешь нашить ещё одну блёстку на мой безумный план.
Хотя она ожидала подобного заявления, но все равно растерялась.
– Я не собираюсь… – Она запнулась и замолчала – ясно было, что таким тоном ничего отстоять не удастся. – За так… – добавила, чтобы хоть что-то сказать.
– А я заплачу. Не волнуйся, – засмеялся Гимп.
– И какова плата? Ведь гении больше не исполняют желаний.
– Смотря какие. Может быть, как раз твоё смогу исполнить.. – Ей показалось, что он глянул ей в глаза.
Слепой глянул в глаза. Во всяком случае, его зрачки были точно против её зрачков. Ей стало не по себе от этого слепого взгляда.
– Миллион сестерциев можешь заплатить? – спросила она. Голос её дрожал.
Кажется, этот вопрос его обескуражил.
– Миллион – это не желание, а арифметика, – проговорил разочарованно Гимп.
– Миллион – это высшая математика. А иначе я не согласна, – объявила Ариетта с довольным видом, не ожидая, что так легко найдёт повод отказаться.
– Я дам тебе миллион, – согласился Гимп. – И ещё… я исполню одно твоё тайное желание. То, о котором ты сама не знаешь.
Ариетта посмотрела на него. Теперь он глядел мимо неё и улыбался.
– Ну, соглашайся. Практически для тебя нет никакой опасности. Люди ловцов не интересуют, – стал уговаривать Гимп. Он врал. Это было видно с первого взгляда.
Она согласилась, хотя знала, что он не заплатит ей миллион – у него нет ни асса. Она знала, что он не исполнит её желание. И все равно она поверила. Сама не знала, почему. Теперь он был зряч, а она слепа, и ползала на коленях в темноте в поисках брошенной им монетки. Она слышала заманчивый звон – монетка катилась по камням, но Ариетта напрасно шарила рукой, спешно уверяя себя, что Гимп подарит нечто такое, о чем она сама и подумать не смела. Самообман Ариетты был почти восхитителен. Потом… хотя не стоит говорить, что будет потом, пока оно не наступило хотя бы на листе бумаги.
Крул смотрел на худую женщину в простенькой тунике пренебрежительно. Было жарко, туника была посетительнице (и просительнице) чуть-чуть тесновата, под мышками образовалось два тёмных пятна. В руках женщина мяла и без того замусоленный вчерашний вестник. Наверняка долго сидела в приёмной, изнывая от жары, и обмахивалась сложенным вдвое номером. Что ей надо? Хочет работать у Бенита? Таких желающих нынче хоть отбавляй. Они буквально осаждают редакцию «Первооткрывателя». И все же что-то заставляет Крула медлить и не указывать ей на дверь. Ну да! Эта женщина работала прежде секретаршей у Цезаря. Надо же, какое совпадение. В трибе Элия избран в сенат Бенит, и эта женщина рвётся работать у новоявленного сенатора. Уж не считает ли она, что подобные должности передаются по наследству? Она что-то болтает о невозможности работать на Элия. Понятно, что невозможно. Если он сгорел вместе с Нисибисом в ядерном пламени.
Какая уж тут работа.
Крул налил полный стакан ледяной воды из запотевшей бутылки и принялся пить маленькими глотками, испытующе глядя на женщину. Она судорожно сглотнула. Но пить не попросила. Хорошо. Даже очень хорошо.
– У тебя есть желание? – спросил старик. – Самое сокровенное, самое немыслимое, самое невыполнимое. И… беспощадное…