Рэй молчал, глядя на мужчину сверху вниз.
– Приговоренный первым делом все отрицает, – сказал он. – Твой приговор – смерть, больше ты не сможешь прятаться.
Он поднял меч. Меч был старым, вырезанным из лучшего сердце-древа, взятого с гигантского туче-древа, пронзающего небо.
Острый как лед.
– Это не моя ферма! – закричал мужчина.
Меч остался поднятым вверх.
– Неужели?
– Пожалуйста. – Он рыдал, слезы градом катились по его лицу. – Пожалуйста, Рэй. Мне дала эту ферму Леорик из Харна и тамошний жрец.
– А где предыдущий владелец?
– Ушел в лес.
Наступила пауза, Рэй пожал плечами.
– Удобно, – сказал он, – слишком удобно.
Мужчина продолжал умолять, но меч опустился. Он умер.
Тишина. Только шелест флагов и шипение маранта.
Потом закричала женщина; она оставалась распростертой на земле и боялась поднять взгляд, но уже не могла сдерживать горе.
– Рэй, – сказал командир отряда, не обращая внимания на крики и труп, кровь которого лилась на землю, – в доме ребенок. Что мы будем с ним делать?
– Этот колодец отравлен, – сказал Рэй. – Ничего хорошего от него не будет.
Женщина снова закричала, вскочила на ноги и побежала к дому. У нее не было ни одного шанса. Рэй зарубил ее, держа меч двумя руками, вложив в удар больше силы, чем требовалось. Со своего места Кахан видел, как Рэй поднял забрало, улыбнулся и вытер меч об одежду женщины. Два солдата вошли в дом, и Кахан едва не поднялся на ноги и не побежал, чтобы попытаться их остановить, потому что он знал, что они собирались сделать. Но он был один, и только посох в руках. Что пользы в еще одной смерти?
Ну, они хотя бы сделали все быстро. Никто не страдал.
Когда на ферме наступила тишина, они сорвали разноцветные флаги и повесили на доме маленькие синие и зеленые флажки, чтобы все знали – здесь действует власть Капюшон-Рэев.
Кахан смотрел, как они погрузили глушак и поднялись на маранта, один солдат за другим.
– Это оказалось гораздо проще, чем я думал, – сказал один из солдат.
Марант взлетел и описал большой круг в воздухе. Лесничий оставался на прежнем месте, сохраняя полную неподвижность, – он знал, как трудно разглядеть одного человека среди кустарника, если он не шевелится. Когда тень маранта пронеслась мимо, он еще некоторое время смотрел, как тот летел в голубом небе в сторону Большого Харна и Харншпиля за ним. Потом перевел взгляд на свой дом, теперь с темными флагами, словно обрызганный старой, засохшей кровью.
Затем раздался голос, обращавшийся только к нему, никто другой не мог его услышать:
– Ты нуждаешься во мне.
Он не ответил.
2
В тот день и на следующий он не вернулся на ферму.
Кахан дождался, пока жители Харна найдут тела, на что им потребовалось даже не четыре дня и не восемь, а два раза по восемь. Потом жители деревни ждали еще четыре дня, опасаясь, что снова появится армия Высокой Леорик из далекого Харншпиля.
Наконец они забрали тела и сняли флаги предупреждения. Кахан опасался, что они унесут с фермы все ценное, но они не стали. Он наблюдал за их монахом, Тасснигом, который был в грязной белой рубашке и шляпе, сделанной из сучьев, сплетенных в форме, напоминавшей восьмиконечную звезду Ифтал, если прищуриться. Тассниг объявил ферму прóклятой землей, где рыщут темные призраки Осере, за что Кахан испытал благодарность – теперь оттуда никто не мог ничего украсть.
Кахан опасался, что Тассниг подожжет дом, но монах не стал, вероятно поленился, к тому же земляные дома плохо горели. Кахан подождал еще неделю, потом позвал Сегура, и они вернулись.
Он порадовался, что предыдущие владельцы почти ничего не испортили, главным образом из-за того, что вообще мало что сделали.
У него ушла неделя на то, чтобы привести дом в порядок, смыть следы крови и сделать его таким, как ему нравилось. Сегур большую часть времени принюхивался и рычал: ему не нравились незнакомые запахи. Кахан подумывал о том, чтобы построить новое святилище для Раньи, но отказался от этой мысли. У него имелось еще одно, лучше спрятанное, а Рэи вполне могли вернуться.
В последний день уборки он нашел маленькую деревянную игрушку, изображавшую короноголового; должно быть, она принадлежала кому-то из детей. Кахан сидел и долго на нее смотрел, поворачивая в больших грубых руках.
Была ли тут его вина? Если бы он вмешался, то умер бы.
Мы не стали бы.
Он игнорировал голос. То был призрак другой жизни, другой личности. Кого-то умершего, кому и следовало таковым оставаться.
Он отнес деревянную игрушку в лес и похоронил в маленькой, укрытой от посторонних глаз роще, которую посадил сам и посвятил Ранье, леди потерянных. Он не сомневался, что семья почитала более свирепых богов, Тарл-ан-Гига или даже Чайи, хотя сомневался, что они признались бы в этом на севере. В этих богах Кахан не находил правды и не верил, что она в них была. Его вырастили в почитании Зорира, огненного бога, и ему говорили, что он являлся единственным истинным богом.