— Я таких один раз видел, когда ещё совсем молодым щенком был. — И он усмехнулся сам себе.
— Помню, сорок первый, начало ноября, их немецкий третий рейх десятка два призвал на последний, как казалось тогда, прорыв из Нави, — Град на секунду прикрыл глаза. — Уж и не знаю, какую цену им пришлось заплатить за эту помощь тёмному миру. Им теперь лет сто расплачиваться придётся за этих демонов. Здорово нам тогда от них перепало… — И леший тяжело вздохнул. — Как вспомню всё это, даже сейчас шерсть дымом встаёт на загривке. Поводыри могут контролировать безмозглых тварей, но только по ночам. Днём они впадают в спячку. Представь, что после них в окопах наших творилось. Я в одну такую тварь раз двадцать стрелял, а она всё одно скачет, сука. Таких только рубить надо, больше никак. А, спрашивается, чем?.. Вот и секли их сапёрными лопатами, народ как мог отбивался от этой нечисти. Это потом уже научились, кавалерию вспомнили наконец да вернули в ряды, а тогда… — И он обречённо махнул рукой. — Хилые их могут, держат до километра под своим контролем, попробуй доберись до демона, когда он в три кольца под охраной. Как выстояли тогда, и не знаю, — Града заметно передёрнуло. — У тебя сигареты с собой? — Я онемел от такого откровения, даже не обратил внимания на то, что леший закурил, а просто молча кивнул ему и протянул руку с портсигаром. — Крови сколько нашей утекло, наверное, целое море, — и он выпустил колечко сизого дыма. — Я сейчас! — Град поднялся, быстро сходил в лагерь и принёс небольшую серебряную флягу. — Грех погибших друзей не вспомнить, — ветеран плеснул содержимое в три маленьких стакана, один он аккуратно отставил, а другой протянул мне. — Спирт... — шепнул он. — Эти там плодятся… — леший махнул рукой. — Пущай тешатся, молодые ещё, не будем мешать, — и он присел рядом. Градомир стал закручивать крышку на этом святом Граале, и, словно мухи на запах, сразу же нарисовались, хрен сотрёшь, якут с Федотом. — Каждый со своей тарой… — не оглядываясь, прошептал Град.
Двое из ларца кивнули и достали из-за спины алюминиевые кружки.
— Ну, так вот... мороз, как сейчас помню, тогда лютый стоял. Стужа ужасная, от этой погоды весь лес по ночам трещал, даже дерево его не могло выдержать, стволы напополам трескались. Это наши волхвы ворожили так, чтобы технику немецкую остановить перед Москвой. Днём метели свои напускали на немчуру, да такие, что пуржило, за метр ничего не видно. Откапываться от снега смысла не было никакого, всё за час переметало. А ночью словно и не было пурги никакой, только злой мороз с востока голубой волной шёл, словно дыхание самого Чернобога, сразу же сковывая своим дыханием округу. Вот тогда-то и начиналось самое интересное, вечера на хуторе близ Диканьки под Москвой. Демоны нечисть свою гнали на нас, словно скот на бойню, не жалея её ни капли. Какой только заразы они не выпустили в этот мир, и прыгающая была, и лазающая, и ползающая, и такая, что летала... Техника вся стояла, а им хоть бы хны, только мелким льдом шкуры покрывались.
С приходом вечера артподготовка была всегда, немцы сначала час долбили из пушек своих по нам, а потом начинался гон. Поводыри сразу всех демонов на прорыв бросали. Вот и прут они на нас, обезумев, как стадо бизонов, от головной боли ни черта не соображая, на смерть свою да по кровь нашу. Только тяжёлое дыхание слышно ночью, словно это загнанные лошади скачут на тебя всем табуном. Я тогда ещё в ополчении начинал, когда первый раз столкнулся нос к носу с этой тварью в окопе. Только они не на этих лягух похожи были, те вроде диких вепрей, клыки по полметра и без шерсти, голые, одна только шкура вся в складках, как морда шарпея. Мы ещё дураки необстрелянные были совсем, нам бы гуртом на неё навалиться, а мы все кто куда, врассыпную бежать кинулись, да палили в неё из чего было, по дурости своей кто-то и гранату умудрился запустить в эту тварь. Шороху она навела, конечно, знатного. Гранатой её всё-таки приглушило малёха, да всей ротой расстреляли её, как в тире, пока она возилась в окопе. Только под утро после подсчёта потерь в личном составе прослезились. Тварь семерых задрала, пятерых ранила, остальные семнадцать друг друга с перепугу перекрёстным огнём в потёмках положили. Вот так и воевали… — Градомир протянул свою флягу и нам плеснул в чарочку. На минуту замер, словно хотел вспомнить лица боевых товарищей, а может, просто отдавал хвалу своему богу за спасенную жизнь на этой страшной войне и одним махом опрокинул себе её в пасть.
— Ирод, что ж ты делаешь?! Федька, это же чистый…
Мы не успели! Как в той песне: отряд не заметил потери бойца. Федот — серый сумрак, возомнив себя, наверное, лешим или на худой конец человеком, интеллигентно зажал себе носик и с зажмуренными глазами опрокинул в маленький ротик порцию чистого медицинского спирта, после чего, как полагается мужику, смачно сглотнул.