Видно, доля эта тяжёлая выпала белым снегом на плечи малышки, создав огромные ледяные сугробы в её будущей судьбе.
— Эх, судьба-судьбинушка, печаль-кручина, — Горыня тяжело вздохнул, сжал до хруста костей кулаки и призадумался, а подумать было над чем.
С тех пор её отец, Люд, умом тронулся… Не упускал возможности встретиться с тёмным зверем, при любом выявленном волхвами проколе и переходе твари в Явь мотался по всему Белоречью Мидгарда, словно одержимый какой, стараясь напиться местью и заглушить неутоляемую сердечную боль от своей утраты. Да что уж там говорить, он и превращался в одержимого, просто ненасытного. Резал тёмных десятками, как бестолковых свиней на бойне, и пил их густую чёрную кровь жадными большими глотками. Месть... И это была заслуженная Чернобогом страшная месть арийского вождя за его потерянную навсегда любовь.
Кто во время резни случайно оказывался рядом с безумцем, тот после этого, заикаясь, глядя в землю, рассказывал, что даже его кожа впитывала в себя кровь демонов, испаряясь нетерпимым для честного человека зловонием. Врут, конечно… Олег в это не верил, но всё же было как-то боязно, это настоящий арий, можно сказать, великий знаток своего страшного дела.
Люд всегда один выходил на очередной выявленный прокол Яви, никогда никого собой не брал и не просил помощи у других, да и кто отправится с этим сумасшедшим в глухую ночь, когда лютый зверь особо ретив и имеет двойную силу по сравнению с солнечным днём?
Скидывая с мускулистых плеч тяжёлую сбрую, он надевал белую льняную рубаху на чисто вымытое и обтёртое луговыми травами тело, это был только его ритуал, единоличный. Он брал свой точёный до белизны меч и направлялся в дремучий лес на свежевыявленный прокол, словно смерти искал. И неважно, сколько было зафиксировано дыр, сколько в наш мир перешло демонов, только он, только его меч и только исчадия пекла, один на один, всё по великой славной правде.
Редко кому доводилось своими глазами зреть это чудо, когда Люд сходился в рукопашную с чёрным зверем. Бывало и такое, откидывал он в сторону меч свой булатный, оставляя себе только нож калёный, вроде играл он со своею судьбой в поддавки и пёр на демона, рыча, как тур тот лесной да неудержимый, даже твари шарахались от этого нездорового, стараясь побыстрей скрыться в берлогах. Но где уж там этим бедолагам, знали б, кого повстречают в Яви, лучше бы сразу утопились в морской кручине.
А вот кому повезло узреть эти страсти своими глазами, старался язык держать за зубами, расталкивая любопытный народ локтями на ярмарке: видел, мол, тоже присутствовал там, но пояснять нечего… Хотите подробности услышать, вон, сам Людамир стоит, шлёпайте к нему, а мне некогда сейчас, почитай, и так седмицу жёнку да детишек малых не видел. Посторонись, прорва, не видите, занят я сегодня трошки.
А кто в здравом уме своём из баб да мужиков ушлых да любопытных к Люду подойдет, да никто… Языком молоть все мы мастера, а чуть дело какое, по норам своим прогретым да дырам укромным, вот и нет нас.
Родовое поместье Людамира платком пуховым раскинуто было на кургане покатом, на самой на его окраине, касаясь краем своим реки половодной, которая словно специально бок мелководный да тёплый изгиб подставляла под его изгородь. Народ-то побаивался туда заглядывать да стороной обходил тот дом, хоть и место было уединённое да рыбное. Но всё же…
Вот тогда Люд и стал с большой буквы, не просто арийским вождем, а для всего честного народа Людом, так сказать, Кровником, прозвище прилипло к нему как банный лист, из-за мести его неутолимой к самому Чернобогу.
Народ всё в шапки шептался, на перекрёстках да у колодцев: «Смотри-ка… Кровник из лесу на заре вернулся… Опять в мешке головёшки чьи-то принёс... А вы слышали, бабоньки, на днях-то чаво делалось под мостом Гремучим: мумыру прогнал тамошнюю, аспид, даже не убил… Так, шлёпнул её мечом по заду, сапогом пнул, да в лес рукой указал, иди, мол, отсюда и больше не показывайся на глаза мои человечьи. Та и ускакала с выводком своим, тоже, чай, не дурочка попалась ему, с Кровником войну воевать».
Так что народ шибко уважал Люда, он, можно сказать, был для многих легендой этого тысячелетия, отцом-заступником. Думаю, не каждый бог выстоял бы против него, обезумевшего, один на один. Да и волхвы наши, где и были недовольны его самодурством, но гордо помалкивали, ибо признание народа — это и есть его заслуженная да болью выстраданная награда.
С тех пор один он по жизни шёл, словно перекати-поле был, одиночество его суженой стало, никого не любил более, кроме дочери, от любви сотворённой. И советов жрецов он никогда не слушал, хоть и могли они велеть ему по долгу своему жениться повторно. Любил он супругу свою, так трагически погибшую, пуще жизни своей ветреной, и такое бывает, что характер его упёртый, что чувство вечное, ничем не крушимо, гранит-камень на душе у него гремучий.