Чую... чую... дух Ивана-царевича! Вспомнил я к месту сказку народную и улыбнулся. Ещё бы его не чуять, после того как мужик месяц брёл по болоту. Да если хоть один такой сапог скинуть, все лярвы бы передохли в радиусе пяти километров, а это уже было похоже на запрещённое биологическое оружие. А я бы ещё в довесок к этому и второй снял…
Горыня тоже был уже раздет и обмывал своё мускулистое тело. Да он, смотрю, крепок не только в плечах был… Ух! Силушка русская богатырская, так вот ты какая… Таким и пришибить можно, если аккуратно. Аж жаба моя зелёная проснулась и на желчь давить стала, сука поганая.
Ноги свои я обмыл и столкнулся ещё с одной вселенской проблемой. Ногти мои были как у хищника лютого, можно по деревьям лазить, видать, месяц не стрижены в походе. Я вылез на покатый бережок и присел на зелёный край.
— Горыня! А как вы ногти на ногах обрезаете?
Горя сразу напрягся.
— Так это... — промычал он, — чурбак небольшой нужен или пенёк какой, да покрепче. — он стал выбираться на сушу.
— А чурбак-то зачем?.. — не понял я его сразу.
— Вот положим сейчас пальцы твои родимые на пенёк, раз мечом аккуратно и срежем поскудные… — он потянулся за своим клинком.
Я сразу спрыгнул в воду и перебежал на ту сторону ручья.
— Не надо меня, — говорю, — мечом. Может, мне так удобней, вон хоть на пригорок залезть... мало ли чего в жизни пригодится!
Богатырь стоял на травке и помахивал своим оружием.
— Ну, хош, давай топориком? У Фриды возьмём…
— Нее, — замотал я головой, — мне так больше нравится. Я люблю, когда у меня по пять пальцев на ногах, мне с ними удобней.
— Так у нас у всех давно по два… — и он шагнул в мою сторону. — Стой, колдун Гей!!! Ты куда?.. Да я шутканул чуток… Не... не по два! По три! Я за пять лет всего лишь два раза промахнулся! Да стой ты… Я ж не поспею за тобой. Куда, ушлый, побёг? Там же лес страшный…
Пока Фрида занималась всеобщим ужином, варя в котле трёх убитых сусликов с какими-то травками хитрыми, я точил когти. Горыня блаженно улыбался, поглядывая на меня как на дурачка. Я сначала хотел их обрезать ножом, но глянул на этот острый тесак, сразу передумал. Точно без пальцев останусь… Так что мне этот остроумный дал оселок, ну, тем, чем в наших деревнях косы точат, а тут ножи и мечи. Сижу... точу, значит, чувствую, к зорьке утренней управлюсь. Фрида даже фыркнула, глядя на эту процедуру.
Обычно мужики этим занимались только после славного похода на очередной выявленный прокол или охоты на демонов нави, вернувшись в родовое поселение живыми да здоровыми, к семьям своим. Ну, вроде там хлеб, соль, банька, хорошо протопленная, мед сладкий да хмельной, деток потискать да жёнку на ночь глядя согреть надо. А то серчают они в разлуке долгой, без мужиков своих. Грусть-тоска их изнутри ест. Ну а на следующий день все вместе ходили к кузницу, вроде праздника у них. Вернулся мужик, уже хорошо... а полностью целый, воздай хвалу. Кузнец — мастер на все руки в деревне, и подкову подкуёт кобыле, если надо, и скотине копыта обрежет лишние, ну и заодно мужикам нашим ногти на ногах обкромсает, а кому и подпилит чуток. Вот такой вот салон красоты у пращуров наших. Все при своём деле! Я бы сказал, клуб по интересом…
— Сергей... — рядом присела эта лиса, — а как у вас девицы ногти обрезают? — Фрида помешивала в котле жирные куски мяса суслика.
— Да так… — Я стал показывать на руках. — Ножницы у них есть специальные для этого. Вот такие маленькие, в пол-ладони твоей, вроде как у кузнеца, или щипцы, только крохотные. Тут ноготок подрежут, — я взял её руку и пояснял на пальцах, — тут вот заусенец болезненный. Вот это можно убрать ненужное, — я показывал на кутикулы, — ну а потом они их для пущей красоты красят в цвет диковинный, алый или синий, как сердцу угодно… — Вижу... зря я всё это ей рассказал. По-моему, я в этом мире себе всю жизнь испортил. Всё, трындец, не отцепится теперь, не зря же ей прозвище дали Репей.
— Как лютики? — смотрит на меня собачьими преданными глазами.
— Ага… — киваю, — как Лютики. Или как синее море. Можно цветом морозной рябины. — Зрачки Фриды расширились, как у кошки голодной при виде жирного карася. Я не выдержал и немного напел старую советскую песенку. Много ли бабе надо?
Ромашки спрятались, поникли лютики,
Когда застыла я от горьких слов.
Зачем вы, девочки, красивых любите,
Непостоянная у них любовь...
Всё, вижу... девка моя. Ваня... я ваша навеки! Только стояла, оглядываясь по сторонам, ища, кому бы кровушку пустить, на краску для коготков своих. Бедный суслик, или кто там следующий... А для меня один плюс. Теперь я её самый лучший друг на белом свете. Пусть только Гараун попробует меня обидеть… Она ему жопу на британский флаг своими самураями располосует. Ещё бы нашего богатыря расположить к себе. С этим труднее. Русы, они такие... хмурые, и чем ты больше балаболишь, тем меньше тебе веры. А я долго молчать не могу. Мне всё неймется... Только делом, больше никак. Видно, это врождённое… Эх... горемыка я горемыка… Как жрать-то охота...