— Я не об этом.
— А о чем же?
— Я хотел спросить, как вы до этого додумались? У вас есть работа? Семья?
— Я приехал посмотреть, что происходит, — сказал Майк. — И внезапно меня осенило. Я понял, что был призван сюда, чтобы защитить ее.
— Я тоже, — сказал Билл. — Я тоже почувствовал, что призван.
— Люди по-разному приходят к пониманию своего предназначения, — сказал Майк. — И я понял, что это мой долг. Защищать тех, кто в этом нуждается. Обеспечивать их безопасность. Можно сказать, что я солдат армии Христовой. Так же, как и Билл. Солдат во Христе. Дождь нас не пугает. Если нужно, мы будем сидеть здесь всю ночь. Второе послание к Тимофею, глава вторая, стих третий: «Переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа».
— «Если терпим, то с Ним и царствовать будем. Если отречемся, и Он отречется от нас».
— «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч».
— Такие речи опасны, — предостерег священник.
— Порой восстает нечестивый, и тогда праведнику приходится брать в руки оружие, — ответил Майк. — Для этого мы здесь.
— Я против этого, — покачал головой священник. — Не думаю, что Господу угодно насилие. Какое бы то ни было.
— Мы тоже так думаем, — в один голос ответили Билл и Майк.
— Я буду молиться за вас, — сказал священник и вернулся в дом.
Он сделал три глубоких вдоха.
— Ужин, — сказал он Энн, стряхивая воду с зонтика. — Сейчас мы поедим. Что-нибудь полезное, чтобы твоя простуда поскорей прошла. Вернее, грипп, извини. Твой грипп.
— Что они сказали?
— Сказали, что им и здесь хорошо.
— В машине?
— Они говорят, что все нормально.
— Что они делают?
— Утверждают, что охраняют твою безопасность. Я не вполне их понял. Несут вахту. Следят, чтобы тебе ничто не угрожало.
— А что мне может угрожать?
— Не знаю. Драконы. Или безбожники. Или снежный человек.
Духовидица уселась на краешек дивана, зажав ладони между коленями.
— Я не понимаю, — сказала она священнику.
— Я тоже.
— Разве мне грозит какая-то опасность?
— Никакой опасности нет.
— Может быть, меня кто-то преследует?
— Никто тебя не преследует.
— У меня такое чувство, что преследует.
— Кто тебя может преследовать?
— Не знаю. Мало ли кто.
— Энн, думаю, тебе нужно поесть. Поужинать и отдохнуть. Как тебе одежда?
— Замечательная.
— Как ты себя чувствуешь?
— Прекрасно. Я такая чистая!
— Жаль, что у меня нет чего-нибудь получше.
— Лучше некуда. Все здорово.
— У меня есть, — сказал священник, — неплохой кусочек палтуса. Палтус, рис и зеленый салат с огурцами и помидорами. Еда будет готова примерно через полчаса.
— Но я не могу есть. Мне не хочется.
— Тебе надо поесть.
— Я не могу.
Священник опустился в кресло. Рядом на столе лежал «Человек с огоньком», напоминающий о его недавнем прегрешении: «Семя из его пульсирующего члена хлынуло ей в горло…» и тому подобные эпизоды поэтизированной порнографии. На обложке щеголевато приосанился Донливи с тростью в руках; за девяносто пять центов священнику удалось купить издание без купюр. Словно бы невзначай отец Коллинз взял в руки «Корабль дураков» в твердой обложке с черно-белой фотографией Кэтрин Портер в жемчужном ожерелье, сидящей за пишущей машинкой, и положил книгу поверх Донливи. Священник подумал, что он немного напоминает себе Икабода Крэйна[25], взвинченного разбушевавшимися гормонами и расшалившимися нервами, — правда, отец Коллинз был не так вспыльчив. Он задумчиво потрогал подбородок и на одном дыхании произнес:
— Прости, пожалуй мне надо сбавить обороты я веду себя точно я твой отец просто у меня нечасто бывают гости наверное я плохой хозяин конечно мы поедим когда ты проголодаешься Энн и ни минутой раньше а пока мы можем отдохнуть у меня есть коллекция кассет я поставлю одну из них например Гурецкого или Брамса или что-нибудь из камерной музыки что ты предпочитаешь?
— Мне все равно.
Он поставил Гурецкого, Симфонию печальных песен, которая начиналась Оплакиванием Христа. Ритмичная пятая часть, полифония в восьмой части, щемящая душу мелодия. Отец Коллинз надеялся, что эта музыка подавит страсти, бушующие в его подсознании. Ничто не могло вызвать такую безысходную печаль, как Третья симфония Гурецкого, разве что сильное расстройство желудка.
— Какая грустная музыка, — сказала Энн.
— Хочешь послушать что-нибудь другое?
— Мне хочется быть грустной.