Новый день тоже обещал быть жарким. Когда подъезжали к Тяжину, вороны на обочинах уже сидели с раскрытыми клювами и при нашем приближении ленились даже взлетать.
«Тяжин» — в своих рассказах отец часто упоминал это название, и мне представлялось нечто железно-чугунное, которое с натугой тащат в гору. Он и в самом деле оказался раскинувшимся среди лесистых холмов большим посёлком с железнодорожной станцией и горластыми петухами. Здесь мы планировали заправиться и тревожились, работает ли АЗС.
Увы, опасения оправдались. В окошечке, где положено торчать отпускающей горючее сердитой тётке, белел тетрадный листок, на котором было нацарапано от руки, как приговор: «Бензина нет!» Что делать? До Итата, где находилась следующая заправка, и где тоже свободно могло не оказаться бензина, ещё километров шестьдесят, а у нас уже почти пустой бак. Перспектива застрять в Тяжине или ехать дальше и потом голосовать в открытом поле радовала мало. Решили поискать какой-нибудь гараж или автобазу — может, дадут Христа ради или продадут исполу.
Лелея слабую эту надежду, мы медленно ехали по разомлевшим от жары тяжинским улицам, поглядывали по сторонам. У ворот одного дома стоял большой грузовик. Отец свернул к дому, остановился.
— Ну-ка зайду, вдруг выручат…
Он толкнул вольно болтавшуюся на скрипучих петлях калитку и вошёл во двор, а я в ожидании присел на лавочку у заросшего крапивой палисадника.
Прошло пять минут, десять — отец не появлялся… Наконец, когда я уже начал беспокоиться, послышались оживлённые голоса, вышли отец и высокий мужик в майке и домашних тапочках на босу ногу. Лицо у него было осоловелое и довольное, отец тоже выглядел как-то необычно. С видом хитро-многозначительным мужик подошёл к грузовику, отвинтил пробку огромного, в грязных масляных разводах, бензобака и небрежно сказал:
— Наливай!
При этом он покосился на меня и подмигнул осоловелым глазом.
— Ну, спасибо… — отец быстро сцедил шлангом полведра бензина, залил в наш бак, вернул ведро хозяину. — Теперь порядок. Возьми хоть рупь, выручил же!
— Нужен мне твой рупь… Сказал, угощаю — значит, угощаю! — мужик сел на лавочку, по-прежнему глядя на нас с покровительственным благодушием и одновременно пытаясь придать лицу глубокомысленно-хитрое выражение. — Всё путём, езжайте… Ничего, не остановят, я всех мильтонов знаю… У них по выходным охота, а сёдни — четверик… Доброй дороги!
Уже за Тяжином, когда мы остановились перекусить, отец рассказал, как всё было. Он зашёл в избу, а там за столом компания, у хозяина день рождения. Отец извинился, объяснил, в чём дело, попросил продать литров пять бензина. Хозяин, уже «хороший», и заявил: «Выпьешь с нами — тогда дам!» Отец начал говорить, что он за рулём, что надо ехать и так далее. «Тогда не дам!»
— Отнекивался, отнекивался — ни в какую, «не выпьешь — не дам», — рассказывал отец. — Пришлось стопку выпить. Теперь запах, надо Бога молить, чтоб гаишников не встретить… А деньги он взять отказался, наотрез.
Бог нас помиловал, от ГАИ уберёг. Мужика же того тяжинского и то, как ловко он нас тогда обхитрил, помню до сих пор. Отца угостил, бензин дал, а денег не взял!
В посёлке Итат мы заправили полный бак и дальше уже до самого Спасского проблем с горючим не имели. А вскоре после Итата начался Красноярский край.
Красноярская земля для меня такая же родная, как и томская — там корни по отцовской линии, родня, там я каждое лето гостил в Спасском у сродной бабушки Катерины Ивановны… Когда у обочины выросла стела с большими стальными, в облупившейся краске, буквами «Красноярский край», мне показалось, что трава стала зеленее, а небо — выше. На горизонте тонкой полоской, как видение, легли голубые горы. Мы ехали, а они бежали там, по краю земли. Отец сказал, что это хребет Арга, у подножия которого течёт Чулым.
Голубые горы встали на горизонте и больше нас не покидали. Земля снова изменилась. В южном Красноярье с его Саянами и отрогами Кузнецкого Алатау, где бы ты ни был, вдали обязательно маячат, замыкают круг мироздания горы. Здесь они всегда с тобой, как немая песня — родная и далёкая.
Съехав с шоссе в поле, мы остановились на короткий отдых, вошли в высокую, мне по грудь, траву, вдохнули её медовый запах. Бескрайним морем убегали вдаль, к голубым горам, пышные шапки белоголовника, зонтики морковника, розовые разливы иван-чая…