На солнце наползло облако, стало прохладнее. Мужики скидали остатки земли в холмик, поставили в ногах сделанный на совхозной пилораме новенький деревянный крест. На него повесили ленту с надписью «От родных и близких» и венки из железных цветов.
На свежую могильную землю тётя Маруся накрошила поминальную печенюшку — «птицам небёсным», поставила банку с огоньками и стопку водки. Стопка покосилась, несколько капель пролились и быстро впитались в комок дёрна. А за горизонтом всё ворчал и ворчал далёкий гром, словно под землёй ворочалось, рычало и никак не могло успокоиться неведомое чудовище…
Оно так и не решилось выползти к деревне, рычанье становилось глуше, уходило стороной. Вновь выглянуло горячее солнце, тень облака сползла с лежавшей внизу деревни, с берёзового леса, дальних полей и ушла за горизонт. Группами и поодиночке, пешком и на машинах люди потянулись с кладбища.
— Перекрутило, — сказал шагавший рядом с Сергеем дядя Вася. — Слау бох, дало похоронить.
…В доме уже были вымыты полы, в комнате, где утром стоял гроб, ждали состыкованные буквой «Г» столы, и старенькие тюлевые занавески, залитые солнцем, колыхались от сквозняка из раскрытых окон. Когда все сели, и наполнились стопки, Сергею показалось, будто в дедовом доме, как в прошлые годы, собрались на праздник гости — близкие и родня.
Встал отец, и в его стопке заиграл падавший из окна солнечный луч.
— Помянем отца, — сказал он. — Жизнь он прожил нелёгкую, досталась и война, и чёрная работа. Прожил честно. Семье, всем нам всегда был опорой. Царство небесное, вечная память…
«Вечная память… вечная память…» — как эхо, пошло по застолью. Не чокаясь, выпили…
Сергей сидел за столом в тесном ряду родных и близких. Непривычного к водке, его начинал окутывать хмель. Застолье куда-то отодвинулось, мягче и глуше стали звуки, притупились смятение и боль. Да, деда уже не было, но в его доме продолжалась жизнь. Сидели, разговаривали люди, кудрявились бабушкины цветы на подоконниках, по-прежнему строго глядел со старинной фотографии прадед в форме солдата царской армии… Почему-то вспомнился зелёный лес с огоньками, кукушка. Он подумал, что сейчас на опушке всё так же, улыбаясь про себя, стоят блаженные от солнца и тепла берёзы… Где сейчас дед? В этих берёзах, в огоньках, в облаках? Может, он здесь, среди них, в этом ветерке из окна, шевелящем занавеску?.. Будто в ответ в раскрытые окна вместе с чириканьем воробьев донеслось глухое ворчанье всё еще не угомонившейся далёкой грозы…
Застолье начало редеть. Сергей тоже вышел на воздух, в лицо дохнуло послеполуденным зноем, разогретой землёй.
Он пошёл в огород, где уже густо зеленела молодая картошка, облокотился о горячие от солнца жерди изгороди. Во все стороны, подёрнутая маревом, лежала даль. За огородом расстилался луг, на другом его конце стоял весёлый берёзовый лес, и с его огненной опушки, где они с Колькой рвали цветы, как и утром, доносилось кукование кукушки.
«Так они и живут друг против друга — лес и деревня, — думал Сергей. — Люди смотрят на лес, лес — на деревню. Осуждает, одобряет ли он человеческую жизнь? Люди рождаются, рожают детей, считают по кукушке года, умирают, а он всё смотрит и молчит».
В другой стороне на широком зелёном увале виднелось далёкое кладбище, где подсыхала под солнцем свежая дедова могила. Видное почти с каждого двора, оно тоже молча, и зимой, и летом, лежало над деревней. И Сергей подумал, что в этом вечном соседстве, вечном круговороте идёт вечная, бесконечная жизнь. Так заведено. Значит, так правильно.
Вечерело, закатное солнце горело на тесовой крыше дедова дома. Поминки разошлись, столы убрали, помыли и разнесли по соседям взятую напрокат посуду.
Отец, засунув руки в карманы брюк, ходил по двору. Зашёл под навес, качнул за руль в одночасье осиротевший старенький дедов «Иж-Юпитер», позвякал инструментами на верстачке.
— Смотри-ка, — позвал он Сергея, сидевшего рядом на крыльце дома. — Это ведь моё…
Он достал висевшее под крышей среди тяпок и сломанных граблей старое пыльное велосипедное колесо:
— От моего велосипеда, «Диамант» назывался. Послевоенный. В седьмом классе мне отец купил.
Он повертел в руках колесо.
— Мы тогда приделали к нему фару с динамой. Вечером едешь, педали крутишь — фара светит…