Страстная Суббота продолжалась. Тихо вплывал в форточку отдалённый колокольный звон, на столе в большой комнате уже красовались выставленные женой три сладковато пахнущих белоголовых кулича, и сидевший во Владимире Ивановиче неугомонный исследователь-скептик никак не мог объяснить, почему ему так радостно всё это видеть, слышать и ощущать… К вечеру дождик прекратился, стало разъяснивать, на крыши соседних домов легли отблески ненадолго показавшегося закатного солнца.
Владимир Иванович наблюдал, как окна подёргивали сумерки, по сиреневым их занавесям всё гуще рассыпались ближние и дальние огни, как тихо опускалась на землю Святая Ночь. Думал о том, что по всей России, по всему православному миру в храмах сейчас идут приготовления к всенощной. Что миллионы людей, как ион, ждут эту ночь, ждут чуда, хотят верить, что со звоном пасхальных колоколов уйдёт зло, и мир станет таким, каким Христос заповедовал ему быть.
В двенадцатом часу, когда закончили приборку и в доме уже всё было готово к празднику, он вышел на остеклённый балкон, открыл створку. Ночь обняла шорохами, приглушённым гулом большого города, запахами пробуждающейся земли. Внизу темнота двора жила сдержанно-напряжённой жизнью: то и дело пищали домофонами и стукали двери подъездов, всплёскивал негромкий разговор, шипя колёсами по сырому асфальту, подъезжали и отъезжали машины… Владимир Иванович знал, что многие из их «хрущёвки» ходят к пасхальной службе, не удивлялся. В этом таинственном движении ночного двора, в хмельном воздухе весенней ночи, в вызвездившемся небе он чувствовал всё то же ожидание, вот-вот готовое разрешиться торжеством Воскресения…
Сам он стоять всенощную так и не привык, ходил редко — встречать Пасху ему, «полуверующему», было удобнее дома. У него была своя «всенощная», точнее, «заутреня»: утром он ходил к матери. После смерти отца они продали деревенский дом, и он перевёз её, уже старенькую и нуждавшуюся в поддержке, в город. Но, сколько ни звал, жить к нему она не пошла — считала, для него и его семьи так будет лучше. Наверное, была права. Ей купили маленький, в четыре окна, домик на окраине города, она жила в нём тихо, никому не мешая. И каждую Пасху по старой памяти, как только загорался рассвет, не будя намаявшуюся накануне с приборкой и готовкой жену, Владимир Иванович вставал и шёл к матери встречать Праздник. С годами это превратилось в обязательный, почти священный ритуал, без которого он уже не представлял себе Пасхи…
А Святая Ночь продолжалась, набирала силу, и где-то там в необъятных её пространствах, в наполненной запахами возрождающейся жизни темноте совершалось великое таинство Воскресения… Жена ушла спать, а Владимир Иванович всё сидел в своей комнате, ждал… Вот уже двенадцать… Полпервого…
Наконец ночь всколыхнулась, в форточку долетел далёкий торжествующий колокольный звон, возвещавший о начале крёстного хода. И сразу разрешилось, всплеснуло радостью томившее мир ожидание, по сердцу Владимира Ивановича прокатилась тёплая волна. «Христос Воскресе!» — сказал он про себя.
И пошёл спать. Уже засыпая, слышал, как где-то в глубинах дома негромко стукали двери, на улице приглушённо урчали машины. Святая Ночь продолжалась.
Чудо свершилось вновь — Христос воскрес, и вместе с ним воскрес мир.
Когда Владимир Иванович проснулся, на стенах комнаты лежал золотой отсвет рассвета, сразу напомнивший детство. Он быстро собрался, положил в авоську ещё с вечера приготовленный маленький кулич, три крашеных яйца и пошёл к матери.
Дом после Святой Ночи ещё спал: на лестничных клетках стояла сонная тишина, лишь в одной квартире балабонило радио… Владимир Иванович толкнул дверь подъезда, утро обрушилось на него всей свежестью новорождённого мира. Пьянил, позванивал синичьими трелями весенний воздух, похрустывал под ногами, медленно наливался огнём восходящего солнца ледок замёрзших луж. Утро разгоралось тихое, ясное, с бездонным синим небом, наполнявшиеся его светом спящие ещё улицы, по которым шёл Владимир Иванович, казались хрустально-хрупкими.
Владимир Иванович любил это пасхальное утро, ему нравилось неторопливо шагать по безлюдному городу, думать, что он скоро оживёт, сядет к праздничным столам… Он забывал «рассматривать жизнь», просто радовался ей и не мог объяснить себе эту радость. Вот стучит по рельсам, сверкает стёклами пустой трамвай с привалившейся к окну дремлющей кондукторшей. Хорошо!.. Вот идут, наверное, из церкви две старушки, на его «Христос Воскресе!» с воодушевлением отвечают: «Воистину Воскресе!» Хорошо!.. Всё необыкновенно хорошо!..