Главный риск состоял в том, что они не знали, где и сколько придётся занимать. Решили — там будет видно. А, кроме того, прежде чем переезжать в старый дом, надо было привести его в жилой вид.
Как все заброшенные дома, он стоял безмолвный и безучастный, словно погружённый в обморочный сон, и пустые, кое-где закрытые изнутри пожелтевшими газетами окна слепо глядели на мир. Валерий Петрович толкнул подавшую знакомый голос калитку, вошёл в маленький, отгороженный штакетником дворик перед покосившимся крыльцом. У крыльца разрослась старая рябина, на ступеньки стеной напирали крапива и лопухи, видно было, что давно уже никто на них не ступал.
Что-то дрогнуло в душе Валерия Петровича, когда, отомкнув входную дверь, он вошёл в полутёмные сени, почувствовал с детства знакомый застоялый запах пыли и старого дерева, нисколько не изменившийся за все эти годы. Старый дом, как скряга, хранил свои запахи и звуки… Валерий Петрович прошёл по почти пустым, с остатками старой мебели, комнаткам, где с потолков, как сталактиты, свисали чёрные нити пыльной паутины, и с басовитым гудением билась об оконное стекло одинокая муха. Прикинул, какой нужен ремонт, чтобы можно было прожить до новой квартиры, а потом продать. «Всё обдирать, штукатурить, клеить новые обои, белить потолки, — думал он. — Оконные рамы совсем сгнили… Работы до хрена».
Он присел на колченогую табуретку, невольно прислушался к тишине заброшенного дома. Она была такой глубокой, что отчётливо слышались гудение мухи в соседней комнате, негромкое потрескивание старой половицы, какие-то непонятные шорохи. Казалось, дом хотел что-то сказать. И Валерий Петрович подумал, что в последние годы, в спешке забегая сюда проверить квартирантов или забрать платёжки за коммунальные, почти не замечал сам дом — дом, где родился и вырос. Он был заботой, обузой. И вот всё изменилось, обуза превращалась в ликвидность, на которую уже можно было строить планы.
Вдруг из тишины пришёл новый звук, кто-то топтался на крыльце. Скрипнула входная дверь, на пороге, осторожно щупая дорогу палочкой, появилась Мария Андреевна — старушка-соседка из второй половины дома.
— А я гляжу в окошко… вроде кто прошёл в калитку… думаю, пойду посмотрю… гляжу — дверь открыта… — медленно и одышливо, обращаясь куда-то в пространство, проговорила она, словно сама с собой, подслеповато вгляделась в Валерия Петровича.
— Знать-то ты, Валера?.. Здравствуй…
— Здравствуйте, тётя Маруся, — поднявшись навстречу, громко, чтобы полуглухая старушка услышала, поздоровался Валерий Петрович. — Это я, я хожу… всё в порядке…
— А, ну ладно, разты… а я думаю… кто там ходит… — тётя Маруся так же медленно и невозмутимо, как пароход на реке, развернулась и, продолжая щупать впереди себя палочкой, пошла назад. — Тогда ладно…
Немного опешивший, Валерий Петрович хотел было остановить соседку, спросить о здоровье, о делах, но, вспомнив, как трудно с ней разговаривать из-за глухоты, передумал. Тёте Марусе было уже за восемьдесят, и она так давно жила в этом доме, что, кажется, стала его неотъемлемой частью, как крыша или фундамент.
Стихли шаги соседки, снова сомкнулась тишина, но опять, разбив её, донёсся из большого мира новый, неожиданно радостно отозвавшийся в сердце Валерия Петровича звук. Да, здесь по-прежнему, как в детстве, гудели поезда.
Валерий Петрович любил гудки поездов. Рядом с домом проходила железная дорога, и весь район назывался Железнодорожный, в народе — «Железка». «Железка» здесь чувствовалась во всём: в воздухе с привкусом креозота, в плавающих по тихим улочкам голосах бессонных поездов, в названиях улочек — Вокзальная, Деповская, Паровозная… В районе жили в основном железнодорожники, и, хоть родители Валерия Петровича работали не на железной дороге, но вырос он здесь, на улице Вокзальной.
От прозвучавшего гудка словно осыпался груз прожитых лет, обожгло детством, юностью. В гудке локомотива звучала надежда. От поездов, уходящих в дальние края, всегда веет надеждой… Валерий Петрович вспомнил, как в юности, слушая эти гудки, был уверен, что там, куда идут поезда — большая, красивая жизнь. Он не сомневался, что однажды тоже сядет в поезд и уедет в своё большое будущее. Но это будущее, ставшее теперь уже прошлым, оказалось совсем не таким, о каком мечтал. И вот сейчас в свои пятьдесят он всё ещё пытается вскочить на подножку. Удастся ли?