— Что стар, что млад, — ворчала она. — С детворой связался!
— Пускай слушают да к делу приучаются. Слыхала, какие дела-то у нас на фронте? А-а? То-то и оно! Вот поправлюсь и буду проситься на фронт.
Из нас никто не понимал всей исключительной сложности создавшегося на фронтах положения, которое уже определило наше неизбежное участие в войне. Мы глубоко верили в непобедимость Красной Армии и ничем не могли объяснить сообщений об отступлении наших войск.
Что мы! Даже Прокофий Иванович, бывалый солдат, и тот неуспехи объяснял тем, что наши редко прибегают к штыку. «А отход на новые рубежи, — говорил он, — это не иначе как знаменитое кутузовское заманивание».
Я рассказал Петру о намерении Прокофия Ивановича уйти на фронт. Мы решили, что если старый, больной рабочий, настоящий, в моем понимании, пролетарий, рвется туда, то нам просто стыдно оставаться на гражданке.
На следующий день, поскольку нам еще не исполнилось по восемнадцати, мы пошли с документами в военное училище. Там нас приняли хорошо. На зачисление ушло всего два дня.
— Трудно будет, — предупреждал меня подполковник, беседовавший поодиночке со всеми новобранцами.
По тому, как он критически осмотрел меня с ног до головы, по мрачному выражению его лица я понял: начальнику не нравится моя худоба. Он намекал на то, что еще не пришло мое призывное время и можно посидеть пока дома, а там видно будет. Я стоял твердо на своем, расправлял плечи, тянулся кверху, чтобы быть повыше. Ничего определенного подполковник не сказал. Ушел я от него с тревожными мыслями: могут и не зачислить.
На следующий день нас построили во дворе учебных корпусов и объявили приказ о зачислении курсантами этого военного оружейно-технического училища. А через день я уже шагал по дороге в летние лагеря, обливаясь потом, с ранцем за плечами, вокруг которого была скатана шинель. Над моей головой покачивался ствол винтовки с примкнутым к нему штыком. Большие сапоги болтались на ногах. Хотелось пить. На ремне висела фляга с водой, но лейтенант, командовавший нами, запретил пить в строю.
— Рота, стой! — уже не раз слышалась команда лейтенанта. — Горох! — Молодого лейтенанта удивляло и даже забавляло то, что некоторые из нас шли не в ногу. — На месте шагом марш! Раз, два, три… Раз, два, три… взять ногу!
Только что сформированная рота топталась на месте, а впереди было еще добрых пятнадцать километров.
— Что винтовку завалил? — отчитывал кого-то лейтенант.
Я старался идти в ногу, не отставал, хотя чувствовал, что сильно натер пятку. Стремился не хромать, чтобы не получить замечание от лейтенанта, прислушивался к тихому разговору тех, кто был постарше меня. Один из них приехал из Смоленска и видел войну своими глазами. До меня все больше доходило, как наивны мои представления о фронте, да и о жизни…
— Разговорчики!.. — предупреждал командир взвода.
Наконец показался стройный ряд палаток в лесу и часовой под грибком. Переход остался позади.
Начались дни и ночи напряженной учебы.
Пытливо всматривались в нас, остриженных и угловатых, преподаватели. Крепко сбитый, низкого роста майор, читавший материальную часть артиллерии, поражал умением объяснять самые замысловатые вещи так просто, доходчиво, вперемежку с тонким юмором, что все мы были заворожены им. Однажды он заметил, как внимательно я слушаю его, и спросил:
— Ну-ка, вот ты, лобастый, как понял?
Я повторил буквально слово в слово то, что он сказал.
— Люблю лобастых. А ты как понял? — обратился он к другому курсанту. Курсант тоже четко изложил его объяснения.
— Никогда не ошибаюсь в лобастых, — заключил довольный майор.
С этого дня в роте нас называли только лобастыми.
«Форсированным маршем» проходили матчасть стрелкового оружия. Учили нас не только войсковому ремонту винтовок, автоматов, пулеметов и пистолетов, но и такому древнему ремеслу, как воронение и лужение.
В расписании занятий не последнее место занимала и строевая подготовка. Командир роты старший лейтенант Ларин по этому предмету занимался с нами прямо-таки с ревностным вдохновением.
— Очень, полезные занятия, — уверял он нас охрипшим голосом. — Продолжим на следующий день.
Между тем, как грозная свинцовая туча, фронт приближался к нам.
В один из хмурых октябрьских дней нас подняли по тревоге. Спешно формировался сводный батальон курсантов: получали патроны к винтовкам СВТ, которыми мы были вооружены, противогазы, малые саперные лопаты, противотанковые гранаты и ящики бутылок с горючей смесью. Оставались при нас и курсантские сумки с тетрадями. Это нас сбивало с толку: «Как с ними поступить? Бросить? Судя по сборам, ведь мы едем на фронт?» Старшина на наши вопросы авторитетно отвечал, что команды «бросить» не поступало. Начальству виднее.