— Понял, — сказал Ковшов.
— Вот и хорошо. — Усатый крепко тряхнул его руку. — Желаю удачи.
Возвратился Викторов. Вместе с Ковшовым они вышли из здания. Улица дохнула жаром. В глаза, привыкшие к полумраку, ударило солнце.
— Немного же мы нашли. — Викторов прикрыл глаза рукой.
— А у меня легче стало на душе, — сказал Ковшов.
Викторов внимательно посмотрел на него, но вопросов задавать не стал. В центре города они расстались. Ковшов, идя мимо вокзала, заглянул к дежурному по станции. Все тот же бритоголовый в полотняном кителе человек сидел у молчащих аппаратов.
— А вы еще на посту? — удивился Ковшов.
— Пока враг не войдет в город, пост не оставлю! Могу сообщить: на ближайшей станции фашистов нет. Прошли дня четыре назад танки, шли в южную сторону.
Ковшов поблагодарил за сообщение и вышел на улицу.
7
Эту ночь, впервые за пять суток, Ковшов спал крепко. Проснулся свежим и бодрым.
День начался разговором с Фадеевым. Войдя, тот весело поздоровался:
— Здравия желаю, товарищ военврач!
— Здравствуйте, Федор Яковлевич. Как дело с пекарней?
— Порядок.
— То есть?
— Печи горят, тесто подходит! Сегодня первую выпечку выдадим.
— Боюсь и верить! Так быстро?
Фадеев скупо рассказал о том, как нашел хлебопеков-стариков, много лет проработавших в пекарнях, «профессоров хлебных наук». Все пошли с охотой, когда узнали, для чего их приглашают. Вместе с ними Фадеев отремонтировал тестомесильные лари, изготовил разделочные столы, стеллажи. Печи оказались в порядке. Но ни одной формы. Всю ночь работали «профессора» — из старого кровельного железа ладили формы для двух оборотов: один в печке, второй подходит перед посадкой. Кладовщики завезли муку. Печи оборудованы под мазутное топливо. Яма с мазутом полна — хватит недели на три.
— Что платить твоим профессорам?
— За что платить, Петр Федорович? Я все объяснил. Поняли: надо — так надо! Платы не будет. Это же все народ идейный, за деньги бы не пошли.
— Скажите им, товарищам своим, большое спасибо от всех раненых. Примите и вы большую благодарность, — пожал Ковшов руку Фадееву. — Сегодня объявим, чьей выпечки хлеб больные есть будут.
— Можно давать по полкило. Обеспечим!
Потом случилась очень важная для Ковшова встреча. В госпиталь пришел Митрофан Петрович Самарин. Давно жизнь столкнула этих людей на одной дороге. Еще во время первой мировой войны встретились они на Закавказском фронте. Самарин — полковой врач, Ковшов — ротный фельдшер. Может быть, эта встреча и предопределила будущее Ковшова, его любовь к хирургии.
— Слышу: Ковшов, Ковшов. А это, оказывается, ты, Петя. Обрадовал ты меня, старика, — говорил Самарин, старческими глазами всматриваясь в Ковшова. — Седеешь, брат. Рано нынче седеют… Почему бы это, Петя? Да, вырос, окреп, добрый казак вымахал! Только морщин многовато для твоих лет…
— Всего хватило мне: и для седины и для морщин, Митрофан Петрович. И вас годы не красят. Выглядите неважно.
— Сердце шалит. Как побывал девятого утром на станции, едва отлежался…
— Ложитесь к нам, Митрофан Петрович, подправим немного.
— Я не лечиться — лечить пришел. Работа мне лучше всяких лекарств. А дома один на один с думами изведусь.
— Пользу принесете большую, только не хотелось бы подвергать вас опасности…
— Не бойся, Петр, у операционного стола не умру.
— Не об этом я, Митрофан Петрович. Когда войдет враг, что будет? Удастся ли провести фашистов?
— И это мне не страшно, Петр. Что — смерть? Была бы она не глупой и бессмысленной. В какое отделение определишь?
Растрогал старик Ковшова готовностью к самопожертвованию и поддержал тем, что одобрил мысль о больнице Красного Креста.
В этот день и раненые в палатах чувствовали себя бодрее. После скудного хлебного пайка сегодняшний казался праздничным.
По всем статьям хорош был этот день!
После обеда, завывая мотором на крутом подъеме, к воротам больницы подошла машина. Первая мысль у врачей: немцы. Из окон, из дверей выглянули встревоженные люди. Выглянули — и обрадовались. Из кабины полуторатонки, не спеша, вылез начальник эвакопункта Проценко, из кузова бодро и молодо спрыгнул на асфальт комиссар Бабкин.