Девушка стояла спиной ко мне, сразу за воротами. Неподвижно, чуть склонив набок голову, словно прислушиваясь к чему-то. Лёгкое светлое платье, черные волосы и большая холщовая сумка через правое плечо.
Я подошёл ближе и шагнул за ворота.
— Здравствуйте.
Она спокойно обернулась. Припухлые губы, тёмные брови, карие прозрачные глаза. Про такие говорят — орехового цвета. Двадцать два-двадцать три, вряд ли больше.
— Здравствуйте.
— Какое забавное место, — я огляделся. С нарочитым интересом, потому что смотреть мне хотелось на неё.
— Что ж здесь забавного? Это очень печальное место.
— Извините, старая и дурацкая привычка.
— Говорить не то, что думаешь?
— И это тоже. Экая вы… прямая.
— Какая есть. А я вас знаю.
— ?
— Вы — писатель. Живете в отеле у Марианны. И еще вы разговаривали с моим отцом. Он вас водой поил. Из колодца.
Ага. Девичье лицо, мелькнувшее в окне второго этажа.
— Понятно. Значит, это вас я видел в окне?
Она покраснела. В сочетании с крепким загаром это выглядело прелестно. И волнующе. Тысячу лет не видел краснеющих девушек.
— Меня зовут Дмитрий, — сказал я. — Можно Дима.
— А Митя? — она улыбнулась. Черт возьми, и как это у некоторых получаются такие улыбки, от которых сразу как будто глупеешь? Загадка. Тайна веков, я бы сказал.
— Извольте.
Тьфу, блин. Подсознание шалит, не иначе.
— А я — Ксения, — ее рукопожатие оказалось неожиданно сильным. — Если осмелитесь, можете звать Ксюшей.
— Я похож на труса?
— Не похожи. Иначе вы бы здесь не оказались.
— Э… вы о чем? Тут водятся призраки?
— Не всегда. Только в это новолуние, которое уже сегодня. Да и не призраки вовсе, они живые. Только… — Ксения вздохнула и взяла меня за руку. — Пойдёмте к морю. Там ждать удобнее. А папа скоро подойдёт.
Живые призраки?! Папа?! Кажется, я попал. Куда не знаю, но точно попал. Однако попробуй упрись, когда такая девушка берёт тебя за руку и невообразимо чудесным летним вечером ведет на берег моря. Через заброшенную воинскую часть. Где, между прочим, ни огонька. Да и откуда бы? А солнце-то вот-вот скроется за горами. Уже скрылось. Не знаю, что там в сумке у Ксюши, но хорошо, что в моей есть фонарик, бутылка вина, пластмассовый стакан и швейцарский перочинный нож. Скоротаем вечерок. Вот только папа…
Сквозь трещины в асфальте там и сям пробивалась трава, а кое-где и целые кусты. Мы миновали двухэтажный остов здания без крыши, и в накатывающих с запада густых южных сумерках я успел разглядеть у дверного провала табличку с надписью: «Штаб войсковой части…». Далее неразборчиво. Следом за штабом высился уже трёхэтажный остов. Казарма, не иначе. Интересно, что за часть тут располагалась, и куда делась. Расформировали?
— Отдельный батальон морской пехоты, — сообщила Ксюша. — Их не расформировали. Передислоцировали десять лет назад.
Передислоцировали, надо же какие слова. И она что же, мысли читает? Да ну, ерунда. Дикобразу ясно было, что я думаю об этом. Хотя откуда бы взялся и где нынче тот дикобраз?
Я мог думать о чем угодно. Например, о ней. И даже в первую очередь о ней.
Хорошо. Она просто заметила, как ты повернул голову и прочел табличку. И сделала выводы. Элементарно, Ватсон. Дедукция. Хм. Мало, что красива так ещё и умна?
— То есть, вот так вот все бросили и уехали? — я решил временно оставить вопрос о чтении мыслей.
— Ну почему же? Все, что нужно, с собой забрали. А здания эти, — она махнула рукой, — и так старые уже были. Дряхлые. Еще до войны построены.
— До какой?
Идиотский вопрос. Точно глупею.
— Великой Отечественной. Что здесь было в Гражданскую, я не знаю.
Надо же, она и в истории худо-бедно разбирается. Умеет отличить Великую Отечественную войну от Гражданской. Редкий случай по нашим временам.
На берег моря мы попали через здоровенную прореху в ржавой колючей проволоке, которая опоясывала часть по периметру. Спустились с пригорочка, уселись прямо на теплый, вобравший в себя все солнце прошедшего дня, крупный песок. Я огляделся. Ни людей, ни мусора, который обычно присутствие людей обозначает. Даже пустой пластиковой бутылки — этой неизменной спутницы цивилизации последних десятилетий, не видать. Прямо идеальное место. Там, куда я хожу сейчас, людей не слишком много, это верно, но всё равно раздражает. Люблю безлюдные пляжи. Искупаться, что ли, раз такое дело? Вон какое море — тихое, спокойное, прибой еле шепчет. Сказка.
— Купаться будете? — Ксюша уже стягивала через голову платье.
Ох.
Платье упало на песок, и под ним оказался купальник. Но все равно — ох. Какие бедра, судари мои, а также господа-товарищи, какие бедра! Не говоря уже о груди и всем прочем. Как раз хватило угасающего вечернего света, чтобы успеть рассмотреть. Н-да, а плавки-то я не захватил. Ладно, сойдут и трусы. Благо, они чистые, темно-синие и весьма на плавки похожи. И живота у меня пока, слава богу, даже не намечается. Спасибо гимнастике и долгим пешим прогулкам.
Мы в охотку наплавались в ласковой воде и выбрались на берег, когда на небе зажглась уже далеко не первая звезда. Летом вечера на юге коротки, словно деловой разговор со старым другом, — поздоровались, узнали как жизнь, договорились о встрече, отключились. Но что радует — ночи теплые. Хочешь, ложись спать прямо на песке. Не замерзнешь. И звёзды. Господи, какие же тут звёзды! Доставляют по полной.
Эх, если б не папа, самое время достать бутылку вина и… Но нет, рисковать не будем, подождём. А пока совсем не стемнело, неплохо бы развести костерок. С костерком оно веселее.
Ксюша согласилась, что костер — это очень хорошо и приняла деятельное участие в сборе топлива. В качестве розжига я использовал пару листков из блокнота, который всегда ношу с собой — фиксировать неожиданные писательские мысли, — и очень скоро костер начал жить своей особой жизнью. Костры — они живые. Стоит достаточно долго понаблюдать за ними, чтобы это понять.
— Ага. И писатель здесь. Хорошо.
Я обернулся.
Отец Ксюши стоял в двух шагах и, как мне показалось, улыбался. Надо же, совершенно неслышно подошел.
— Меня зовут Дима, — сообщил я. — Можно Митя.
— А меня — Иван. Иван Сергеевич.
— Как Тургенева.
— Что? Ну да, наверное. Никогда Тургенев мне не нравился. Я Шолохова люблю. Вот это — литература.
Он сбросил с плеч рюкзак и уселся рядом на песок.
— Самое время перекусить, как считаете? Ночь коротка, а на рассвете времени позавтракать не будет.
— Почему? — спросил я.
— Сам поймешь. Если, конечно, увидишь.
— Он увидит, — сказала Ксюша. — И всё остальное тоже. Я знаю.
— Думаешь? — отец коротко глянул на дочь.
— Уверена, — ответный взгляд.
— Да что увижу-то? — не выдержал я. — Призраков? Вы можете толком рассказать?
Они снова переглянулись.
— Ты, Митя, не обижайся, — сказал Иван Сергеевич, доставая из рюкзака еду и раскладывая ее на взявшейся оттуда же газете. — Если мы расскажем, ты не поверишь. Так что тебе решать. Хочешь — оставайся и жди с нами. Хочешь — иди ночевать в гостиницу. Ты ведь свободный человек?
— Надеюсь.
— Нет, так не пойдёт. Свободный или нет?
— Свободный.
— Вот и выбирай.
Надо ли говорить, что я остался?
Мне снилась война. Великая Отечественная. Будто сижу я в окопе где-то посреди степи, а прямо на меня с отвратительным воем пикирует знаменитый немецкий бомбардировщик Ю-87. Он же «юнкерс», он же «штукас» и он же «лаптёжник», прозванный так за неубирающиеся шасси, прикрытые обтекателями. А на обтекателях — сирены, называемые, понятно, иерихонскими трубами. Как же ещё. Дабы оказывать психологическое воздействие на противника. Ох, и воет же, зараза. И впрямь хоть беги. Но сирена-то ладно. Он же, гад, не просто так пикирует, вот-вот бомбу сбросит. А то и не одну. Точность бомбометания, между прочим, у него весьма приличная. За это немцы и ценили… На фиг, пора просыпаться.
Я открыл глаза.
Прямо на меня с отвратительным воем пикировал знаменитый немецкий бомбардировщик Ю-87.