В досье упоминались еще десятки начинаний Льва Арменовича, и все они сводились к одному: сила Данильянца крепла день ото дня, от него зависела городская администрация, мэр, хозяйственные службы и даже УВД Брянска, подпитывающееся его деньгами.
– Ну, и как он тебе? – прервал воспоминания Крутова Георгий.
– Умный мужик, – признался Егор. – Далеко пойдет, если не остановить. Кто он по национальности?
– Наполовину армянин, на четверть белорус, на четверть еврей. Возможно, есть и другая кровь. А что?
– Ничего, просто поинтересовался. В досье об этом ни слова. Что я должен с ним сделать?
– Пустяк, – улыбнулся Георгий. – Твоя задача через Жорку Мокшина познакомиться с ним и предложить интересное дело.
– Что имеется в виду?
– Так как перевоспитать скучающих лидеров мафий невозможно, надо попытаться предложить им более высокие игры, чтобы они бросили вызов силам, стремящимся дестабилизировать жизнь в стране, сделать ее протекторатом мировых олигархов.
– Это возможно?
– Уже есть прецеденты. Ты не первый соблазнитель «фаустов». Трафик для этого разработан. Мокшины к тебе приходили?
Крутов кивнул.
Сначала к нему прискакал пострадавший Борис Мокшин, выдержавший два дня «искусственной импотенции». Егор как раз вернулся из Жуковки, умылся и собирался совершить с Лизой ежевечерний моцион вдоль пруда.
Борис, естественно, прибыл не один, а с целой бандой «ореликов», среди которых были и обиженные Крутовым «экспроприаторы». Они начали было хамить, сломали скамейку у палисадника, где любили сидеть окрестные старухи, но Егор быстро их утихомирил, даже не переходя в трансовое боевое состояние. Бойцов, знающих приемы рукопашного боя, в окружении младшего Мокшина было мало. Когда трое самых рьяных бузотеров улеглись на землю, а остальные схватились за оружие (дубинки, кастеты, ножи), Борис наконец понял, что акт устрашения обидчика не получился, и остановил возбудившихся парней.
– Это правильно, – хладнокровно сказал Крутов. – В гости надо ходить вежливо, с достоинством, а то ведь так можно до скончания века больным остаться. Вот теперь твоим буянам придется скамейку чинить.
– Я сам починю, – проворчал вышедший из сеней с ружьем в руке Осип. – Пусть убираются восвояси, вояки навозные.
Парни переглянулись, опасливо отступили. Мокшин махнул рукой:
– Ждите дома, я скоро приду. Поговорим? – посмотрел он на Егора.
– Отчего не поговорить. – Крутов перехватил взгляд Елизаветы, ждущей его в саду, успокаивающе кивнул. – Я сейчас, любимая.
Он завел Бориса в сени, но в горницу не позвал.
– Слушаю.
– Что ты сделал, гад?! – выпалил Мокшин, с трудом сдерживаясь. – Жизни никакой нет, жена смеется, грозится уйти… ты что сотворил?
– Ничего особенного, – пожал плечами Крутов. – Порча называется. Я предупреждал, ты не понял, теперь наказан за это. Все правильно.
– Да я… да ты! – Борис захлебнулся слюной и с минуту бурно дышал, пока не успокоился под насмешливым взглядом хозяина. – Если ты не снимешь свою хренову порчу, мы тебя…
– Э-э, нет, мил человек, – покачал головой Егор. – Так у нас разговора не получится. Придется тебе еще подождать с лечением, пока не образумишься. А начнешь силу демонстрировать, я и твоих бандитов этой силы лишу. Ступай пока.
Борис скрипнул зубами, с усилием перевел дух.
– Я… – он откашлялся, – постараюсь… твои условия?
– Мои условия тебе известны. Ты сворачиваешь свою лавочку, прекращаешь заниматься в районе рэкетирством, и сила твоя мужеская вернется.
– Нет уж, сначала ты колдуй…
– Никаких «сначала»! – жестко сказал Егор, открывая дверь на улицу. – Выходи.
Борис сник.
– Черт бы тебя побрал! Хорошо, мужиков я больше не трону.
– От тебя уже мало что зависит, – усмехнулся Крутов. – Я-то сниму наговор, да как только ты удумаешь выкинуть коленце, злое дело сотворить, так порча и вернется.
Мокшин вспотел, хотел выругаться, но встретил засветившийся взгляд Крутова, отшатнулся и молча направился к калитке. Оглянулся, пряча глаза:
– Сколько мне ждать?
– Я уже все снял, – сказал Егор. – Помни обещание.
– Что ты с ним сделал? – подошла к нему Лиза, в глазах которой появился интерес к происходящему.
– Испытал на нем один из приемов живы. Кстати, баба Евдокия и тебя этому учила.
– Чему?