В XVIII веке на вершине холма был возведен так называемый гетманский дом, около которого заложен парк в классическом стиле, ставший памятником садово-парковой архитектуры этого времени. Однако затем владельцем Петровско-Разумовского стал коллежский советник Шульц, который нещадно вырубал леса имения в течение тридцати лет. И лишь в 1861 году оно стало собственностью государства и на его территории было учреждено «образцовое агрономическое заведение». Академией это заведение стало пять лет спустя.
В течение сотни лет здесь работали выдающиеся деятели лесоводства – Графф, Турский, Нестеров, Собичевский, Тимофеев и другие, заложив более ста пятидесяти пробных участков в сосновых, лиственничных, березовых и дубовых древостоях, ставших впоследствии уникальными рощами, не имеющими аналогов в Европе. До сих пор сохранились березовая аллея, посаженная профессором Турским в 1883 году, и старожил Лесной дачи – двухсотдевяностолетний дуб.
Кроме главного корпуса академии, возведенного на месте бывшего гетманского дома, на территории опытной дачи располагается музей лаборатории лесоводства и множество более мелких строений, большинство из которых обветшало и пришло в негодность. Посещающие лес люди увезли большую часть решеток, отделяющих квартал от квартала, спилили столбы с указателями, забросали лес мусором, нарушая естественный напочвенный покров. Однако несмотря на это, Лесная дача осталась уникальной лабораторией под открытым небом, где проводятся наблюдения за явлениями роста и выживаемости различных пород в городских условиях, а с появлением нового владельца у дачи начался новый этап деятельности. Этим владельцем стала Академия национальной безопасности.
Нет, АНБ не закрыла лаборатории и не заняла помещения Сельскохозяйственной академии, она построила свой собственный центр тихо и незаметно, использовав естественные особенности ландшафта. Верхний горизонт здания мало чем выделялся среди других строений дачи – два этажа башенного типа в стиле «сталинских помпезонов», с виду – столетней давности, но внутри (и на пять этажей под землю) это было здание с самым совершенным интерьером и оборудованием, не уступающим подобным архитектурным сооружениям в стране и за рубежом.
Разумеется, доступ к зданию был ограничен, а точнее – невозможен любому постороннему человеку. Сотрудники же АНБ добирались в центр по секретной ветке метро длиной в семь километров, охраняемой, как и основное здание, комплексом лазерной защиты, сканерами, датчиками полей и системами фейс-айсодор контроля.
Винсент Аркадьевич Валягин имел свой кабинет в здании академии, защищенный не только хитроумной электроникой, но и тонкоматериальными «сторожами», индуцированными основным телохранителем Валягина конунгом Иваном Авогеиным. «Сторожа» имели форму заклятий и признавали только хозяина, даже сам конунг не смог бы безнаказанно снять свои собственные заклятия.
Естественно, Ивана Авогеина знали в лицо немногие люди. Он не был ни депутатом Думы, ни губернатором, ни чиновником высшего эшелона власти, он был всего лишь ученым-физиком и помощником (в действительности – «водителем») советника президента – и теневым лидером черного эгрегора, проводящего в жизнь Программу Сатаны. Ничего демонического в его облике не было, Иван Елисеевич Авогеин больше всего походил на Собакевича в исполнении Невинного, разве что был толще и вальяжнее да бакенбарды носил более аккуратные. Во все времена года он ходил в одном и том же костюме: свитер (иногда поверх него безрукавка), джинсы и сандалеты (зимой тоже), поэтому выглядел средней руки писателем, давно потратившим гонорар и перебивающимся случайным заработком или сочинением рекламных слоганов.
Они встретились в кабинете Валягина в здании АНБ – конунг и Винсент Аркадьевич, похожие друг на друга фигурами и выражением глаз: оба всегда смотрели не на собеседника, а как бы сквозь него, в безмерную даль. Встречи лидера Проекта и черного мага, его поддерживающего, всегда носили сугубо деловой характер. Хотя оба знали друг друга давно и хорошо, однако друзьями, доверяющими друг другу секреты и личные тайны, такими, как покойный Джехангир и Умар Тимергалин, не стали. В принципе, конунги по натуре не могли иметь друзей, так как редко испытывали такие простые человеческие чувства, как верность, преданность, сочувствие человеческому горю и любовь. Любили они только себя.