Ланговой стал быстро укладывать бинокль. Комиссар неторопливо вынул папиросу изо рта и ответил отделкому:
— Правильно сделали, товарищ Кучерявый, что задержали этих «узбекских попов». Нечего им тереться среди красноармейцев. — И, вставая вместе с Ланговым, добавил: — А ты, отделком, думал, что у могилы святого попов не бывает? Ошибаешься. Было бы болото, а черти найдутся. Сейчас посмотрим, что это за птицы. Оставлять их здесь ни в коем случае не следует.
Командир и комиссар, обойдя здание, подошли к выходу, находившемуся в противоположной от обрыва стене.
Низенькая двустворчатая дверь, вся покрытая сложнейшей паутиной резного узора, была не заперта. Ланговой толкнул ее, и обе половины со скрипом отворились.
В переднем помещении гробницы не было ни души. В узенькие окна света проникало совсем немного, и в комнате царил полумрак.
Ланговой и Злобин вошли во второе отделение. Здесь было значительно светлее. Чистые, хорошо побеленные стены комнаты отражали свет, лившийся снаружи сквозь шесть окон, похожих на бойницы.
Середину комнаты занимал огромный камень надгробия, похожий на гигантский утюг с обломанным носом и без ручки.
Сверху надгробие покрывала тяжелая темно-красная ткань с неярким узором. Поверх ткани, на головной части надгробия, раскинулось зеленое шелковое знамя — знамя пророка, знамя священной войны мусульман.
В левом, наиболее затемненном углу комнаты на расстеленном коврике сидели три человека.
В центре, опершись локтями на колени подогнутых ног и сосредоточенно глядя на сложенные в горсть ладони, с видом человека, погруженного в глубокие размышления, сидел сухощавый старик в белоснежной, искусно повязанной чалме и халате из неяркого дорогого шелка.
Лицо старика, с хищным, сухим носом, совершенно белой бородой и черными, густыми, сросшимися у переносья бровями было красиво. Нездоровая белизна кожи, впалые щеки и горящий взгляд из-под нависших бровей придавали ему зловещий вид.
Сидевший рядом с ним человек средних лет был одет в халат из такого же шелка. Чалма его соперничала с чалмой старика своими размерами и белизной. И все же с первого взгляда можно было понять, что здесь, рядом, на ковре сидят господин и его слуга, сидит духовный наставник, обладающий большой властью над душами сотен религиозных людей, и его ученик.
Даже в том, как он сидел, в своей попытке изобразить углубленность в благочестивые размышления, этот второй подражал властному старику; однако на его широком, расплывшемся лице отразился страх перед вошедшими в гробницу красными командирами. Кидая вороватые взгляды на Лангового и Злобина, он не замечал, как дрожат его поднятые кверху ладони.
Третий, еще совсем молодой, в косо намотанной чалме, сидел в самом темном углу. Низко склонив голову, он прятал подбородок и губы в вырез стеганого халата. Казалось, этот третий борется с начавшимся приступом лихорадки и вот-вот ляжет тут же, на ковре, натянув на голову теплый халат.
С минуту командиры молча рассматривали людей, сидевших на ковре. Злобин, заметив, что в дверь заглянул Тимур Саттаров, позвал его.
— Переводить мне будешь, о чем здесь разговор пойдет, — шепотом приказал он.
— Почтенные! — по-узбекски обратился Ланговой к незнакомцам. — Кто вы такие и что вы здесь делаете?
Ни один из трех даже не пошевелился. Только глаза второго чалмоносца испуганно стрельнули в Лангового и сразу же спрятались под опущенными веками. Несколько секунд стояла тишина. Затем старик, словно до него только что дошел звук голоса командира, медленно поднял глаза, посмотрел на Лангового отсутствующим взглядом и снова уставился в ладони.
— Вы что, оглохли? — повысив голос, повторил свой вопрос Ланговой. — Кто вы такие?
Старик снова взглянул на Лангового.
— Служители бога, — ответил он сильным, немного скрипучим голосом. — Не мешайте нам, командир. Здесь, у могилы великого святого, все помыслы обращаются только к богу. Прошу вас, разрешите нам остаться на своем месте. Мы не воины. Наше дело молитва. Я хранитель этой святой гробницы, а эти два человека — мои ученики.
Ланговой хорошо знал, что мусульманское духовенство поддерживает басмачей и активно борется против Советской власти. Он был уверен, что перед ним враги, причем враги самые непримиримые, самые коварные. Но он так же хорошо знал, что в массах неграмотного узбекского крестьянства уважение к святошам все еще очень велико. В голове мелькнуло: «Может, оставить их здесь? К двери — охрану. Пусть сидят. А то выгонишь — они завоют об осквернении святой могилы большевиками».