...Антоныч сердито повернулся на шум шагов. Но, узнав Грамши, только укоризненно покачал головой и отпер дверь.
— Я тебя с утра ждал,— недовольно сказал Грамши помощнику.— Самое неподходящее время.
— Не сердись, Антонио. Раньше никак не мог. Привез письма и газеты из Италии. Новостей много. Невеселые новости.
— Сейчас говорить не будем. В следующий раз приезжай в приемные часы. Список медикаментов отослал?
— Отослал.
— Напиши еще раз. Мне было бы приятно вручить посылку до своей выписки. Впрочем, это не столь важно.
Получив от Аброджи довольно объемистый пакет, Грамши спрятал его под халат и потуже завязал пояс. Антоныч нарочно смотрел в сторону, но в санатории существовала и другая «цензура». Кроме малярии, болезни достаточно неприятной, но поддающейся лечению, у Грамши нашли еще сильнейшее нервное истощение. «У вас, дорогой мой, функциональное нарушение нервной системы, обусловленное перенапряжением основных нервных процессов,— сообщил Грамши профессор-консультант по нервным болезням.— Не берегли, уважаемый, нервную систему, не берегли. Как так можно! Ведь еще молодой человек!»— вдруг рассердился профессор. Грамши согласился, что не берег, и обещал в будущем беречь нервную систему. «В той мере, в какой позволят обстоятельства»,— дипломатично добавил он. Профессор ничего не сказал, укоризненно покачал головой, а персоналу санатория оставил предписание оберегать больного от «раздражителей».
Однако после «мертвого часа» и до ужина больные были свободны. На берегу Москвы-реки Грамши нашел большой плоский валун. Подтащил к нему второй пониже, получился стол и стул. С тех пор, как Грамши почувствовал себя лучше, он часто уединялся в свой «кабинет». Прекрасные минуты тишины и раздумий у большой реки. Издавна он питал к текучей воде особое чувство. Вода-труженик, вода, несущая жизнь выжженным солнцем полям. Так было в Сардинии, — на земле его детства и юности.
Сегодня едва дождался минуты, когда сможет сесть за работу в своем «кабинете». Привезенные Аброджи материалы жгли как раскаленное железо.
Тишина. Спокойно течет река. А на берегах другой реки гремят выстрелы. Та, другая река спускается со склонов Западных Альп и, прежде чем разрезать надвое Ломбардскую низменность, утоляет жажду Турина — города заводов и рабочего класса. За два года фашизм превратился в вооруженную организованную силу.
Тишина. И кажется, что в этой тишине кричат строки газетных сообщений. Бои между фашистами и вооружившимися рабочими в Равенне. Кровавые столкновения в Генуе. В Бари. В Анконе. В Милане. В стране новый правительственный кризис. Причина кризиса, вернее, повод для него (любопытно, весьма любопытно!): фашисты учинили погром в квартирах депутатов Мильоли — члена Народной партии и Гариботти — социалиста. Народная партия поставила на обсуждение парламента вопрос о неспособности правительства обеспечить в стране гражданские права и безопасность. К резолюции присоединились социалисты, коммунисты и... фашисты. Дважды внимательно прочитал сообщение. Что это — отступление, вызванное инстинктивным ощущением опасности, или заранее рассчитанный демагогический ход?.. Представим ситуацию с точки зрения Муссолини. Захват единоличной власти — логическое завершение двухлетней эволюции фашизма. По-видимому, Муссолини маневрирует, решая вопрос, каким путем лучше прийти к власти, то есть участвовать в правительстве или нет... Как дальше разовьются события? Ясно одно: итальянскому пролетариату предстоят труднейшие бои. Ленин предупреждал об этом еще более года назад... Но какая нелепость — приехать в Москву и свалиться...
Тишина. Спокойно течет река. Куст орешника с чуть побуревшей листвой. Огороды, женщины копают картошку. Когда шел к реке, поздоровался по-русски, женщины ответили улыбаясь, вероятно, он смешно выговаривал слова приветствия.
Говорят, в Подмосковье в этом году хороший урожай. Судя по настроению женщин, это так... Кажется, голод побежден по всей Советской России. Но сколько понадобится усилий, чтобы справиться с его экономическими, и, может быть, еще труднее преодолимыми последствиями: болезнями, детской дистрофией, страхом человека, перенесшего голод, перед завтрашним днем.
Осеннее солнце словно невзначай коснулось листвы плакучих ив, склонившихся над самой водой, позолотило светло-коричневые стволы могучих сосен. Почему этот бор близ Москвы «серебряный»? Скорее — золотой. Надо спросить товарища Евгению.
— Где вы родились, Женя? — спросил он однажды.— В Москве?