Она ложилась животом на стол, и я пристраивался сзади. Господи! Сука! Блядь! Как же красиво, когда женщина выгибает спинку и ягодицы превращаются в то — что невозможно описать словами!
Её ягодицы напомнили алтарь, где когда-то приносили в жертву девственниц.
Ты ставишь на них ладони, шлепаешь, любуешься на две дырочки и готовишься не жалеть сил ближайшие двадцать минут!
Она скакала на мне и груди колыхались…
Я откинул руки за голову и смотрел…
Какой нахуй огонь и вода на которые можно бесконечно смотреть!? Вот оно — зрелище достойное любования!
К окончанию дня, мы лежали мокренькие и довольные… Она мурлыкала и гладила мой живой…
— А ты молодец… Сказала Лилит.
— А ты подлый демон. Ответил я.
— Спасибо! Лучезарно улыбнулась.
После порабощения, директриса сменила риторику и отшила всех побитых мною детей и их мамаш с папашами.
Она показала дьявольскую суть и намекнула что всемером нападать на одного нечестно, и такие ученики могут представлять опасность для репутации школы.
Дело спустили на тормозах.
У меня самый красивый адвокат… Виолетта даже начала подкидывать мне деньги на карманные расходы!
Получается, я могу иметь власть влиятельных женщин как свою? Интересно, а в каких странах нынче президент — женщина?
Глава 23
Зависть как тень от чужого фонаря.
Чем ближе идешь к свету, тем яснее понимаешь, что это не твоя дорога…
Ты — путник, крадущий чужие звёзды, чтобы осветить свою грязь.
Человек вообще по природе к свету тянется.
Даже принято говорить, что учение — свет.
Ага, только зависть учит другому — ненавидеть солнце в соседском окне. Мы рвём занавески, забывая — что и нам оно светит одинаково…
Господи, пожалуйста, пусть у них побыстрее наступит ночь…
Я завидовал не тому — чего у меня нет, а тому — что мне даже хотеть на дано. Чужая мечта становилась тюрьмой. Зависть — вечный голод души.
Даже до рвоты обожравшись, я буду возмущен — А почему его тарелка кажется полнее?
Зависть похожа на сорняк. Чем больше рвешь — тем глубже корни.
Чужой огонь теплее греет, соседская клубника слаще, жена красивее и дети умнее! Вот всё блядь у них лучше!
Из-за успешных людей, моя жизнь как циферблат без стрелок — я знаю, что время идет, но не пойму куда спешить…
Мой разум — музей чужих достижений.
Я не могу громко заявить на весь мир — Я есть! В ответ обязательно послышится пересказ чужой биографии.
Зависть учит нас ненавидеть собственные крылья за то, что они не такие красивые как чужие и мы падаем, так и не сумев раскрыть их…
Зависть — зеркало, в котором отражаются все, кроме тебя. Разобьёшь его в ярости, а потом, истекая кровью, ползаешь по осколкам, чтобы собрать хоть кусочек их улыбок, их побед.
Смотришь в эту кривую мозаику, пока пальцы не сгниют от порезов…
И вот я в женском теле…
Ощущаешь себя неполноценным человеком…
Колбасы между ног нету, физических сил меньше, грудь свисает и мешается, да еще и периодически кровь из пизды подкапывает… Все же природа надругалась над женщинами и все прелести сильного и здорового тела отдала парням…
Может быть потому — что Бог тоже мужчина?
Блин! Не о том я думаю…
Я за последние дни, людей убил больше, чем отблагодарил за всю жизнь…
Проклятый демон во всем виноват…
В ушах до сих пор слышится грохот выстрела, а в носу застыл запах пороховых газов. И он преследует меня несмотря на то — что нос уже другой, женский… Поначалу я чувствовал восторг — эти люди в форме, такие же как те, кто всю жизнь ставил мне подножки.
Учителя, родители, одноклассники.
Все, кто считал себя выше…
Хороший человек погоны на плечи не наденет…
Вот только не заигрался ли я в Бога?
Имел ли право лишать их жизни?
— Как думаешь, они бы пожалели тебя, останься ты в старом теле? Заговорил со мной Левиафан.
Голос напоминал скрип ржавых петель в заброшенном морге.
Я замер.
Перед глазами всплыло лицо отца — пьяное, перекошенное злобой. Ремень в руке жалил как змея. — За что!? Имел я наглость спросить, забившись в угол.
— За то, что родился! Орал он и бил.
— Получается, за просто так… Поправил, читающий мысли демон. — Издевались над тобой, потому что могли, а теперь роли поменялись, и ты способен на многое. И вправду могу…
Помню, как тело первого мента упало на пол, рот остался открытым в немом крике.