Вся моя свобода измеряется шагами от вокзала — до помойки, от скамейки до подъезда. Иногда свобода — это не выбор, а приговор хуже тюремного. Единственное, чем бомж может распорядится — это угол, где тебя не прогонят.
Бомж — это человек, чьи сны давно истлели в кострах из газет. Он греет руки у чужих историй, но пламя не возвращает ему даже имени…
Моя жизнь — как старый поезд, который вечно сходит с рельсов.
Взлёты? — Да, тоже были. В денежном плане порой взлетал так высоко, что мог плевать на облака и ссать людям на головы.
Падения? — Разумеется. Чем выше поднялся — тем больнее падать… Разбивался вдребезги, пока осколки моей гордости не становились песком под ногами более достойных людей.
Женщины? — Их было много… Стройные, пышные, молодые и отчаянные. Но ни с одной так и не смог построить семью и завести детей.
Успешный бизнесмен не тот — кто заработал много денег и купил швейцарские часы, а тот — кому удалось к средним годам обрасти близкими людьми, надежными как швейцарские часы.
В этом плане я банкрот.
У меня нет никого, кого можно обнять и обменяться теплом, кроме теплотрассы. Любой приличный человек побрезгует пить со мной из одной бутылки. Моё последнее крушение закончилось бомжеванием и алкоголизмом.
Одиночество — это когда твоё “здравствуй” и “прощай” звучат одинаково.
Я пропил все до последнего метра жилплощади и табуретки, на которой стоял гроб моей матери перед похоронами.
Алкоголь выжег во мне последние остатки самоуважения, и я стал кушать с мусорки и ночевать где попало. Круг общения сузился — до таких же несостоявшихся по всем фронтам людей.
С одной стороны, хорошо — всё худшее в жизни, что могло случится — уже произошло и переживать не о чем. Остается только дожить пару заначенных лет, травится алкоголем и умереть никому не нужным и всеми забытым.
Смерть бомжей вообще явление социально незаметное.
Имен у нас нет, остались только клички, а из одежды — вонючие лохмотья. Мы мало походим на людей внешне и обезличиваемся. Промышляем работой в основном по ночам, когда другие люди спят.
Бомжевание — искусство исчезновения.
Днём нас шугают сторожа, подростки могут избить ради смеха, бабки крестятся как от прокаженных, а менты отворачиваются, будто мы уже мертвы.
Бомжу крайне нежелательно видеть обычную частную жизнь людей.
Мужчин — спешащих на работу, влюбленных парочек и матерей с детьми — это пример того, что мы упустили… а бомжу, в отличии от сопливого подростка, подхватывать депрессию смертельно опасно.
Если ты опустишь руки, то конец — ни жена, ни сын, ни государство о тебе не позаботятся.
К счастью, я один из немногих своих соплеменников, кто смог разглядеть хорошее там — где хорошего нет. Прозрел, как Диоген в бочке и даже заслужил симпатию ангела свободы Микаэля.
Он пришел в момент, когда я выл от боли.
Крылья из рваных газет, а голос хронически простуженный. Он объяснил, что облик ангела постоянно меняется в зависимости от мировоззрения носителя, а еще наградил меня нечеловеческой силой и воспаленным чувством свободы.
И как вишенка на торте — возможностью летать.
Сначала думал — это бред. Но ветер подхватил меня у мусорных баков, и я… взмыл. Город превратился в игрушечный: машины — муравьи, окна — пиксели.
Поначалу летел — как мусорный пакет, гонимый ветром, но освоился уже спустя четыре минуты…
Хоть лицензию пилота выдавай…
— Зачем так резко!? Орал я в небо, боясь, что земля деформирует тело при падении.
— Чтобы найти Рагуила. Ответил Микаэль — Я чувствую, он в бедственном положении. Он — ангел справедливости. Его породили те — кому не дали сделать выбор. Рагуил резал рабовладельцев, а я освобождал заключенных. Вместе мы были третьей силой — ни ангелами, ни демонами, но правдой между ними!
Ясно, так бы и сказал, что хочет другана выручить…
Я без страха сиганул с крыши и пролетал мимо окон с ужинавшими семьями и переплетенными парами влюблённых.
Их мир — клетка с центральным отоплением, а мой — ветер и горизонт!
Константин сокрушался…
Состояние ужасное…
Фауна, этот ублюдок в волчьей шкуре, убил бы меня…
От него пахнет силой, блохами и шерстью, а ручные псы — просто мутировавшие гончие из недр ада…
Я сидел на ржавой бочке, прижимая грязную тряпку к культе. Откушенные пальцы ныли фантомной болью.
Вениамин стоял передо мной, худой, бледный и голодный на вид. Его выцветшее пальто висело лоскутами, словно с покойника после похорон сняли… Большой силы от него не чувствуется и вообще — Что за видок бомжеватый?