В комнате дети — девочка с косичками рисует, а мальчик собирает лего. Нож входит девочке в горло по рукоять. Сынишка замирает, обливаясь мочой пока лезвие вспарывает ему живот. Теплая кровь заливает ковер и забивается под плинтуса.
Отец служитель закона — найдет их через шесть часов. Жена с выжженными глазами будет ползать по коридору, ощупывая тела остывших детей и повторяя — Он сказал… здрасьте… Пока не истечёт кровью из перерезанных сухожилий.
После непыльной работенки ребята бегут в лесную землянку на сохранение. Там генераторы, консервы и сладости. Они отмывают кровь холодной водой, смотрят мультики на ноутбуке и ждут пару месяцев.
Потом вернутся под моё крылышко с новым именем и ножом.
А что касательно пострадавших…
Они будут дрожать, открывая дверь почтальону. Шёпотом спрашивать у детей — Ты точно никого не пустил? Я заставлю их понять — это не паранойя, а реальная опасность.
Городок мал, и я знаю всё.
Место работы, где проживают любовницы, маршруты, номера машин, какие детские сады и школы посещают дети.
Большинство сотрудников после акций устрашений на примере их коллег уволились, а уцелевшие бандиты сожгли паспорта и прикинулись бомжами на вокзале, дрожа при виде внедорожников.
Я остался единственным хищником на водопое.
Дальше банально — рэкет и начался он с малого.
Продуктовая лавка и старик со специями.
— Десять процентов с выручки или она, кивнул на внучку за прилавком, — будет мыть полы в моей квартире без одежды. Он плюнул мне в лицо, а уже через час она визжала, прикованная наручниками к трубе в подвале.
Я разбивал бутылки дорогого вина, которые он копил годами. Только лишь когда он упал на колени и согласился на двадцать процентов, я разрешил ему собрать осколки стела… голыми руками.
Следом рынки, магазины и торговые центры. Мы требовали своё и разумеется, сопляков никто не воспринимал всерьез и просто слали нахуй.
Таких храбрецов убивать нельзя — им еще работать и прибыль приносить. Поэтому отлавливали и ограничивались избиениями. Отправляли фото с детьми на руках, и в редких случаях я позволял ребятам постарше изнасиловать немножко жен, сломать пару пальцев и поджечь небольшие павильоны.
Упрямому владельцу автосервиса, я прислал в конверте пальцы его лучшего сотрудника. Его жена, стоматолог, теперь лечит зубы одним глазом…
Сарафанное радио разнесло — с нами лучше не шутить.
Деньги потекли…
Всё — как и прежде… Новые лица в органах отказывались обращать внимание на моё беззаконие. За идею никто работать и подвергать опасности семью не хочет, а зарплаты маленькие…
Я платил значительно больше, и полиционеры с радостью сдавали адреса
“принципиальных” коллег.
Через ментов вышел на наркоторговцев и руками детей занялся распространением.
Добрые люди помогли с оружием.
Жестокость, жестокость и еще раз жестокость.
Я создал культ.
Мне внимали, каждое слово записывали на блокнот и самые покладистые жили сытно.
Четкая иерархия, вертикаль власти стройная как кипарис. Вышестоящий ставит раком подчиненных, а те мечтают прыгнуть выше головы и отомстить начальству. Всё как на любом предприятии.
Только без права увольнения…
Можно только дезертировать, но в таком случае рекомендую наложить на себя руки в случае поимки…
Парнишка семнадцати лет, с лицом испуганного хорька купил билет на поезд в один конец.
Думал, я не замечу…
Вокзальные шестерки давно сдали его за пачку сиганет и бутылку водки.
Говорят, когда мои люди ворвались в вагон, он обосрался, повторяя — Я просто к сестре… Она в приюте…
Идиот… Если бы бежал через болота, глотая пиявок, я бы может оценил старания и махнул рукой…
Гараж.
Лампочка мигает тусклым светом. Воздух густой от машинного масла. На периферии — тени моих людей. Мальчик сидит на табуретке, прикованный моим взглядом. Пальцы скрючены, будто пытаются вцепится в невидимый спасательный круг.
— Птичка шепнула, что ты хотел улететь…Сестренку проведать? Мило… Мой голос мягкий как плюшевый мишка.
Он сжимался, будто стараясь провалиться сквозь сиденье…
Я узнал про сестру. Её усыновила пара из города: папа-бухгалтер, мама-учительница. Девочка теперь рисует единорогов и ест блинчики с вареньем. Он еще мал понять, что той семье нахрен не сдался родственничек…
— Не бойся… Я наклонился и погладил его липкие от пота волосы. — Я ведь добрее всех на свете. Правда? Он кивает, слезы катятся по щекам, смешиваясь с соплями.