Вскоре она умерла от перелома черепа…
Её финальный клиент захотел острых ощущений.
К чему я вообще её вспомнила?
Просто через меня нынче тоже проходят толпы людей…
Каждое утро автобусы-скотогонки выгружают у клиники живое сырье.
Старики с кожей как мокрая папиросная бумага, дети с глазами пуговицами, ветераны с крошащимися костями.
Они плетутся ко мне в кабинет, цепляясь за стены.
— Следующий! Голос Парацельса рвёт глотку…
Он в отличии от меня никак не нарадуется табунам больных людей.
Я касаюсь их — пальцем, ладонью, иногда просто взглядом. Тела ремонтируются как сломанные часы: раковые опухоли рассыпаются в пыль, разбитые позвоночники собираются в пазл, морщины разглаживаются — обнажая розовую плоть новой кожи.
— Чудо! Рыдают они, а я чувствую, как Парацельс упивается болью. Мои силы растут и вены горят, словно по ним пустили расплавленный металл.
Начальство всерьез взялось за моё увеличение сил и присылает ко мне людей со всего региона. Я посетила все областные больницы, поликлиники, хосписы…
Моя сила росла как цветок, прорывающийся через асфальт.
Теперь легкий насморк исчезал у людей, стоило мне пройти мимо. Воздух вокруг стал лекарством — больные вдыхали моё присутствие, и их иммунитет взлетал до небес.
Парацельс вбросил кое-что странное… — Скоро ты обретешь ангельский покров… Он говорил о прогрессе, но умалчивал, что он означает…
В последнее время мои с ним взаимоотношения портятся…
Он слишком активно гнёт свою линию…
В хосписе старик с изборожденным морщинами лицом, бился в моих руках как пойманная рыбка.
— Зачем!? Она ждет меня… Мы договаривались… Его сердце тосковало по ушедшей супруге, но упрямо стучало, поскольку было обновлено мной.
Он выжил и сказал мне на последок — Я не вправе наложить на себя руки, ведь самоубийцы живут в аду, а она ждет меня в раю… Ты хоть представляешь, какую боль мне причинила…
Мать, пережившая троих детей, смотрела на меня пустыми глазами, когда я вернула ей зрение.
— Я вижу их фотографии… но не вижу их самих… Зачем вы вернули мне этот ад? Её слезы горячее кислоты.
А что если каждое исцеление — узел на верёвке?
Люди улыбаются, но их души кричат — Довольно!
— Ты даруешь им второй шанс! Шипит Парацельс.
Его крылья из скальпелей впиваются в мои рёбра.
— Шанс на что? Спрашиваю я вслух. — На еще большее горе? На жизнь, которая давно исчерпала себя?
Парацельс молчит.
Ангелы, оказывается, не умеют отвечать на вопросы, от которых трескаются их идеалы.
А вопросы стали возникать…
Всех ли людей нужно спасать?
Ощущение, словно я стала соучастницей их игры.
Вот он — мужчина с раздутым от переедания сердцем. Его жир плещется под кожей и смазывает ржавые шестерни, а я вправляю ему клапаны, будто перебирая старенький мотор.
Он уходит, жуя гамбургер и я слышу, как артерии вновь забиваются холестериновой грязью.
— Спасибо, доктор! Кричит он, а Парацельс ликует у меня в груди, как пьяный механик в подпольном гараже.
В избалованном благами обществе, он без работы не останется…
А у этого — легкие прожженные в дырочку. Я латаю их, как заплатку на прогоревшем ковре, а он тут же закуривает, выдыхая дым в лицо врачу.
Его кашель звучит как аплодисменты моему лицемерию…
Очередная девушка с сифилисом крадётся из клиники, пряча пачку презервативов в сумочку. Вены еще пульсируют от моего прикосновения, а глаза уже ищут нового партнера для танца…
Взрослые — как дети, тыкающие вилкой в розетку.
Знают — что вредно, понимают — что умрут, но делают — ради острых ощущений. Я стираю их грехи ластиком, а они рисуют заново с большим размахом.
— Может в этом их заслуженное наказание?
Последним на сегодня стал мужчина пятнадцать лет коловший инсулин, но продолжавший пить газировку литрами. Его почки были похожи на сморщенные воздушные шарики.
Улыбка — сплошные кровавые десна…
Я исцелила его и понимаю, что теперь он может пить по два литра в день…
Божественная искра внутри становится ярче…
Ангельский покров, чтоб его…
Правильный ли путь я выбрала?
Может он сможет подсказать ответ…
Я сдала его как последний стукач…
Выяснилось, что его зовут Михаил…
За ним приехали я, черные машины и люди в масках. В его глазах, я увидела не страх и не злость.
Одна лишь усталость, глубже чем шахта, где десятилетиями добывали уголь. Он посмотрел на меня, будто еще на первой встрече знал — что предам.