Во время первой же беседы с этим человеком я понял, что имею дело с сумасшедшим, оплакивающим свою потерю. На первых порах он упорно отказывался говорить со мной, хотя время от времени и кивал в ответ на мои слова. Наконец, он решил, что я достоин его выслушать. Его губы дрожали от желания выговориться.
— А! Вы меня понимаете! — воскликнул он, устремив на меня лихорадочный взгляд. И разразился потоком слов, который я с трудом могу передать:
— Я вам все расскажу! Все! Что там с этой ко… кошкой? Я! Я один! Слушайте. Когда я пришел… туда, жена…
— Пришел куда? — прервал я.
— Ну… кошка или нет? Так вот… Когда я пришел, жена кинулась ко мне, как безумная, и давай обнимать. А потом она сразу упала в обморок. И все бросились ко мне, глядя на меня сумасшедшими глазами. Мой дом! Сгорел, обвалился, рухнул! Это… это был мой дом! Но не жена, не жена! Тут один несчастный локо стал трясти меня за плечо и кричать:
— Ты как? Говори!
И я ответил:
— Главное — жена! Моя жена спаслась!
Все закричали:
— Это не она! Не она!
Я опустил глаза, чтобы посмотреть на женщину — и глаза чуть не вылезли у меня из орбит. Это была не Мария, не моя Мария. Мои руки разжались, и я выпустил женщину, которая не была Марией. Потом я вскочил на бочку. Я стоял на высоте и видел всех работников. И я закричал громким голосом:
— Почему? Почему?
Ветер развевал у всех волосы. И все глаза смотрели на меня. Потом со всех сторон раздалось:
— Умерла.
— Умерла. Раздавлена.
— Погибла.
— Кричала.
— Только раз вскрикнула.
— Я слышал, что кричала.
— Я тоже.
— Умерла.
— Твою жену раздавило.
— Ради всех святых! — закричал я, заламывая руки. — Спасем ее, друзья! Мы должны спасти ее!
И мы все побежали. Мы молча и яростно набросились на обломки. Летели кирпичи, падали куски рам, работа шла полным ходом.
К четырем часам работал один я. Ни руках не осталось ни единого целого ногтя, пальцам нечего было больше рыть. Но в груди! Ярость и печаль ужасного несчастья дрожали у меня в груди, пока я искал мою Марию!
Осталось только сдвинуть пианино. Ничего — только тишина, как в вымершей деревне, разорванная нижняя юбка и мертвые крысы. Под перевернутым пианино, на каменном полу, покрытом кровью и гарью, раздавленная служанка.
Я вынес ее в патио, где остались только четыре молчаливые, закопченные стены. Скользкий пол отражал темное небо. Затем я поднял служанку и стал ходить с ней по двору.
Я слышал свои шаги. О, какие шаги! Шаг, еще шаг, еще шаг!
В проеме двери — обугленная дыра, больше ничего — съежилась наша кошка. Она спаслась от гибели, но пострадала. Когда мы со служанкой в четвертый раз прошли мимо, кошка злобно завыла.
— Что, не я? — закричал я в отчаянии. — Разве не я копался в развалинах, в мусоре, среди разбитых рам, в поисках хоть следа моей Марии!
В шестой раз мы прошли мимо кошки, и она вздыбила шерсть. В седьмой — и она потащилась за нами, волоча ноги и стараясь лизнуть засаленные волосы служанки — ее, Марии, не мои, проклятого искателя трупов!
— Искателя трупов! — повторил я, глядя на него. — Значит, вот что было на кладбище?
Вампир пригладил волосы и уставился на меня громадными безумными глазами.
— Так вы знали! — проговорил он. — Все знали и позволили мне болтать здесь целый час! Ах! — зарыдал он, запрокинув голову, и стал скользить по стене, пока не оказался сидящим на полу. — Но кто объяснит мне, несчастному, почему я ободрал в доме все ногти, но не нашел в гари и копоти даже волоска моей Марии!
— Как вы понимаете, больше ничего не требовалось, — заключил адвокат. — Я определился в отношении этого человека. Его немедленно заперли. Миновало два года, и прошлым вечером он вышел, полностью излеченный.
— Прошлым вечером? — воскликнул молодой человек в глубоком трауре. — Сумасшедших выпускают по вечерам?
— Почему бы и нет? Он вылечился и так же здоров, как мы с вами. Если же произошел рецидив, в настоящее время он уже приступил к делу. Но это меня не касается. Доброй ночи, господа.
Лестер дель Рэй
Огненный крест *
Ну и ливень! Он когда-нибудь прекратится? Я промок до нитки и весь продрог. Но молнии, по крайней мере, больше не сверкают. Странно. Ни одной не видел с тех пор, как проснулся. Хотя одна вроде была. Ничего толком не помню, но небо точно прочертила вилка света… нет, не вилка. Скорее, крест.
Конечно, это глупо. Молнии не принимают форму креста. Наверное, пока я лежал в грязи, мне приснился сон. И как очутился на земле, тоже не помню. Возможно, меня подстерегли, ограбили и бросили, а потом дождь привел меня в чувство. Голова, правда, не болит, но плечо простреливает острая боль. Нет, ограбление исключается. Кольцо и деньги в кармане.
Вспомнить бы, что случилось, но когда пытаюсь восстановить события, ничего не выходит. Где-то в глубине души я не хочу вспоминать. И почему так? Кажется… нет, ниточка снова порвалась. Вероятно, это был другой сон. Точно другой. Ужасно!
А пока нужно укрыться от дождя. Как вернусь домой, первым делом разожгу камин, а мозги пусть отдыхают. Ага, вспомнил, где мой дом. Все не так плохо, если я помню…
Ну вот, камин горит, одежда сушится перед ним. Все верно, этот дом мой. А я Карл Хархоффер. Завтра порасспрашиваю в городке, как меня сюда занесло. Жители Альтдорфа — мои друзья. Альтдорф! Когда я не насилую мозг, все понемногу вспоминается само. Точно, завтра схожу в город. Все равно нужна еда, в доме хоть шаром покати.
Вообще-то, не мудрено. Когда я сюда приехал, дом стоял заколоченным. Я провозился с дверью почти час, а потом ноги сразу понесли меня в подвал, и он оказался не заперт. Порой мои мышцы соображают лучше головы, а иногда выкидывают трюки. Нет, чтобы подняться в эту комнату — повели обследовать подвал.
Все заросло грязью и пылью, мебель чуть ли не разваливается. Можно подумать, здесь никто не жил целый век. Может, я отлучался из Альтдорфа надолго, но не настолько же! Надо найти зеркало. Где-то оно было, но исчезло. Не важно, хватит и кастрюли с водой.
В доме нет зеркала? Когда-то я любил собственное отражение, считал свое лицо красивым и аристократичным. Но я изменился. Лицо постарело самую малость, но взгляд стал жестким, губы покраснели и утончились, да и выражение какое-то неприятное. Вместо прежней дерзкой усмешки получается кривая. Сестрице Фламхен когда-то нравилась моя улыбка.
На плече у меня ярко-красная рана, похожая на ожог. Все-таки, наверное, в меня ударила молния. Та, в виде огненного креста. Мозг не выдержал, я потерял сознание и валялся на мокрой земле, пока холод не привел меня в чувство.
Только это не объясняет ни состояние дома, ни того, куда подевался Фриц. Фламхен могла выйти замуж и уехать, но Фриц остался бы со мной. Возможно, я брал его с собой в Америку, но что с ним стало потом? Да, я ездил в Америку до… до того, как что-то случилось. Видно, пробыл там дольше, чем собирался. За десять лет с заброшенным домом многое может произойти. Да и Фриц был стареньким. Что, если я похоронил его в Америке?
В Альтдорфе это могут знать. Дождь давно перестал, небо зарделось рассветным румянцем. Скоро пойду туда, но не сейчас. Все сильнее клонит в сон. Оно и понятно, учитывая, через что пришлось пройти. Подремлю наверху, а потом отправлюсь в Альтдорф. Солнце встанет через несколько минут.
Нет, глупые ноги, налево! Справа подвал, а не спальня. Наверх! Кровать, может, и не в лучшем виде, но белье должно было сохраниться, и на ней удастся поспать. Глаза слипаются прямо на ходу…
Должно быть, я устал сильнее, чем думал, потому что снаружи снова темно. Крайняя усталость всегда влечет за собой кошмары. Они уже изгладились из памяти, как обычно происходит со снами, но, судя по ощущениям, я видел что-то довольно жуткое. И есть хочется неимоверно.