— Если это правда, то ты дурак, хён, — Тэ прошептал, открывая бутылку соджу.
Он сидел прямо на земле, не беспокоясь, что персиковый пуховик будет грязным, а сам может и заболеть. Нету смысла беречь себя, не для кого больше стараться, не для кого больше быть красивым.
Холодные гранитные плиты отражали холод тел, которые находились в трех метрах под землей, закопанные, оставленные, никому не нужные. А Тэхену нравилось проводить подушечками пальцев по узорам на плитах, соединять нечеткие линии, представлять, что это дороги, которые ведут только к Чонгуку. Он все чаще уходил в себя и представлял себе жизнь, в которой был его альфа, в которой они были вместе. Но вместе с фантазиями он терял связь с реальностью, все больше забывал, как отличить очередные вымыслы от действительности.
На восьмой день после похорон Тэхен заявил Сиёну, что идет гулять с Чонгуком и спокойно покинул дом, игнорируя панику на лице папы.
***
Чимин проводил пальцами по шелковистости свежевыкрашенных волос и прикидывал, сколько дней может понадобиться, чтобы все синяки с лица Юнги, которые ему оставил Намджун сошли. Паспорта они пока что из-за этого сделать не могли, а потому снимали одну из захудалых квартирок в гадюшнике для нелегалов.
Мин Юнги стал брюнетом, а Чимин выбрал каштановую краску, видя, как тяжело вздыхал альфа, закрашивая рыжие пряди. Высветленные волосы Юнги было жаль не меньше, но Чимин сдерживался и не касался прядей больше нужного, чтобы не перебить то хрупкое перемирие, которое сейчас между ними было.
В квартире был только несчастный старенький холодильник, несколько пустых тумб и одна кровать, и то в таком состоянии, что парни предпочитали спать на полу. Чимин все так же неосознанно жался ближе во сне, а на утро перекатывался на свою сторону и делал вид, что ничего такого не было. Юнги все устраивало, и он боялся того момента, когда им можно будет переехать в нормальную квартиру, с двумя кроватями, а Чимин больше не будет делиться теплом в холодной квартире.
Котенка пришлось отдать в приют, но Юнги пообещал Чимину, что они заберут безымянного серого кота тогда, когда смогут снять жилье, хозяева которого не будут против животного в доме.
Течка омеги все не наступала, а Чимин все больше впадал в меланхолию, понимая, что если постоянно болящая метка не сойдет, то Юнги больше никогда к нему не притронется, не поставит свою метку, не повторит еще раз, что любит.
Юнги же было плевать, но как бы громко он не заявлял это омеге, тот все припоминал день, в который Мин попросил избавиться от «этого», имея ввиду знак Чон Хосока на теле Чимина.
Иногда Чимину было особенно плохо и ему казалось, что кровь Чонгука на его руках, а иногда он просыпался от того, что Юнги копошился и просил прощения. Именно в такие минуты он обнимал альфу покрепче и гладил волосы, мысленно обещая, что все будет хорошо.
Юнги же знал, что хорошо не будет никогда, не после того, что они пережили.
***
Джин бросал чайные чашки об стену, смеясь и попивая шампанское из горла. Хотелось бросить одну из чашек в голову Намджуну, и омега пообещал себе, что так и сделает. Вот только когда альфа вошел на кухню, единственное, что сделал Джин — разревелся и попросил выбросить его, если он не нужен.
Альфа помог ему дойти до дивана.
— Я же люблю тебя, — он шептал, пока Намджун названивал Вантхану и требовал сказать, как алкоголь влияет на беременность. — Я не игрушка.
— Боже, Джинни, — Намджун дернулся и сжал кулаки, понимая, что все чем дальше, тем больше заходит в тупик. — Малыш, — обнять сжавшегося на диване омегу казалось необходимостью, — я такой идиот, — Джун отбросил телефон и уже не сдерживался, обнимая и прижимая к себе всхлипывающего омегу, — я так боюсь, а ты такой сильный.
Джину не нужны были эти слова, он и так все знал, и не уставал повторять себе, что Ким Намджун — подросток, злобный ребенок, брать которого нужно мягкостью и любовью.
— Я не уйду, — Джин шептал, — что бы ты не сделал, я не оставлю тебя.
— Почему? Из-за метки и ребенка? — Намджуну было важно услышать «нет», но в ответ он получил лишь тихий всхлип.
— Ты такой глупый, — омега утер слезы рукавом толстовки.
— Не плачь, Джинни, — Намджун впервые в жизни не знал, что ему делать, а чувство вины давило, заставляя быть настолько нежным, как никогда ранее. — Хочешь, можешь хоть все мои рубашки перестирать на жестком режиме в машинке?
— Нет, — Джин всхлипнул, — ты купил дорогущую стиралку ради носков и белья? Все остальное ведь идет в прачечную…
— Да, — Намджун прижал указательный палец к губам омеги и притянул его к себе, заставив сесть на колени, — хочешь, мы можем даже один из моих пиджаков в нее засунуть, посмотреть, что с ним станет.
Джин лишь тихо фыркнул со смеху и понял, что сегодня он путем прощения обрел семью. Сколько бы раз Намджун не делал ему больно, он так и не сможет уйти, даже если придется пожертвовать всем.
Комментарий к 19.
я не знаю, что тут комментировать, я такую дрянь не планировала(
мы всегда возвращаемся к тем, кого любим
даже, если они делают больно
========== 20. ==========
Ты пахнешь счастьем.
Чимину было дико больно, только он не понимал, как именно — морально, или физически. Казалось, штормит по всем фронтам, а желание вырвать замок и наброситься на Юнги перекрикивало здравый разум, который из последних сил умолял остановиться, попросить горсть обезболивающих и каких-нибудь лошадиных транквилизаторов, чтобы точно вырубило.
Юнги же чуть не царапал ногтями дверь со второй стороны, а запах малины намертво отключал все, оставляя только властвование инстинктов, которые требовали подчинить, взять и не отпускать, делая своим навсегда. Мин еще с самого утра почуял неладное, но Чимин еще спал, а Юнги решил прогуляться по кварталу, выпить кофе и вернуться. Вот только в захудалой квартирке ждал малиновый сюрприз, а дверь ванной, которая и так на честном слове держалась, грозилась свалиться в любую минуту и без сторонней помощи.
— Чимини, тебе помочь? — Юнги прохрипел, борясь с желанием ворваться в ванную.
— Хён, — Пак жалобно простонал, — дай мне таблетки. Найди таблетки.
Чимин понимал, что, если откроет дверь, чтобы их взять — попадет под влияние альфы, а тогда ему уже ничего не поможет. От необдуманных поступков его останавливала метка, покрывшаяся красной коркой и нещадно горящая. Омега уже успел сотни раз ее проклясть, ведь он почти везде читал, что метка неистинного сходит безболезненно, эта же жгла кожу, заставляла выть от боли и забывать о том, что смазка намочила штаны уже полностью, стекая на старый, покрытый трещинами кафель. Чимин пытался отвлечься от происходящего, и он начал считать трещины, моля, чтобы Юнги поскорее купил или нашел таблетки. Но альфа не спешил.
Омега несколько раз вырубался, особенно, когда боль становилась невыносимой, а шею жгло так сильно, что казалось еще чуть-чуть, и накал будет покруче, чем в старых доменных печах, которыми часто пользовались на промышленных заводах определенной специализации. На ум приходили сказки про истинных, а Чимин понимал, что, по сути, ни с Хосоком, ни с Юнги он не имел общих хобби, увлечений. А ведь истинные — люди, которые не только запахами сходятся, но и характерами: они дополняют друг друга, становясь одним целым, не делясь на половинки.
Когда терпеть было невыносимо, омега прикусил свою руку, чтобы не закричать от боли, а за дверью послышались всхлипы и шарканья ногами: Юнги ходил туда-сюда, не решаясь сделать что-либо. Он пришел с аптеки пять минут назад, но так и не смог снять курточку и отдать таблетки, тонкий аромат кружил голову, заставляя чуть ли не плакать от желания попробовать малиновое вино на вкус.