Жаль, что не лето, вот скоро бы начало все цвести, а так… Холодная земля уберегала своих детей от мороза, она не давала пагонам распуститься, первым бутонам раскрыться. Все было серым и мертвым. Тэхен глядел на деревья и жалел, что в парке, в который его занесло, нет хвойных, нет зелени и жизни.
Жаль, что не лето, вот скоро бы начало все казаться беспечней, а так… Зима навевала серьезность, она была не такой беззаботной, лишь хлопала длинными ресницами, осыпала все вокруг пушистым снегом, заставляла думать о том, что нужно платить за коммуналку и пить много горячего, чтобы не замерзнуть. Уличных музыкантов в эту пору года толком и не встретишь, они прятались по квартиркам, играя для таких же, как они сами.
— Лапочка, ты ведь знаешь, что гулять ночью одному в парке опасно? — позади Тэхена послышался голос того мужика из магазина, но он не успел среагировать, как почувствовал, что что-то тяжелое ударилось о затылок. Этого хватило для того, чтобы потерять равновесие и дать альфе возможность скрутить себе руки.
***
Чон Хосок — опора своего отца. Именно так его окрестили на одном из семейных праздников, на которые, обычно, слетается вся родня. Родной брат его умершего папы, который тогда говорил тост, был уже немного пьян, а потому, будучи человеком любвеобильным, принялся хвалить всех и вся. Громкое звание опоры так и приклеилось к тогдашнему двадцатилетнему Хосоку, который отчетливо чувствовал этот груз и до сегодняшнего дня. Не разочаровывать, подавать хороший пример младшему брату, быть сильным и выносливым, не поддаваться соблазнам, помогать отцу и прожить достойную жизнь. Вот что требовалось от старшего сына. Он уже давно не жаловался отцу, так как знал, что это ляжет только лишним весом на и так пережившего многое альфу. Только иногда проскакивает мысль, что никто после многочасовых занятий в зале не интересуется, как прошел его день, не спрашивает, не болят ли мышцы из-за нечеловеческих нагрузок, не готовит ужин и не прижимается во сне, шепча, что любит. А Хосок бы так хотел испытать это все, желательно с одним красноволосым омегой.
Альфа лежал на кровати в своей квартире, раздумывая о том, что очень хочется позвонить Чимину, но делать это с самого утра не стоит. За многие годы он понял, что омега не любит, когда навязываются, он тогда просто закрывается в своем коконе и начинает игнорировать. Взглянув на электронные часы, Хо подумал, что Чимин, наверное, сейчас крепко спит. Да, вообще-то, все нормальные люди спят в четыре утра воскресенья.
***
Альфа вышел из своей машины и надел пальто, не застегивая пуговицы. Он оглядел неплохой район и подумал, что и сам бы не отказался жить в таком тихом местечке, каждый день смотреть с окна на детей, что играют на детской площадке, а может, когда-то самому жениться и завести детей. Ладно, что-то мысли сегодня вообще не в ту степь.
Ким Намджун зашел в один из подъездов и, подождав лифт, нажал кнопку девятого этажа. Ехать мучительно долго, вот почему его собственная квартира находится на втором этаже. Цокая, он, наконец добрался до нужной двери и позвонил в звоночек. Никого дома? Позвонил еще два раза. Но никто не спешил открывать дверь, а потому Намджун тупо зажал звонок, вызывая беспрерывную трель.
За дверью послышались нелестные маты и сонный голосок, что их выкрикивал, а через минуту она распахнулась. Заспанный Ким Сокджин — это нечто неземное. Он выглядит таким домашним, мягким, удобным. Пока не откроет рот.
— Какого хрена? — он ошарашено уставился на Намджуна, вспоминая их короткое знакомство.
— Пусти внутрь, я три дня твой адрес добыть не мог, так что уважай это, — альфа протиснулся между дверным косяком и омегой, и сразу направился в гостиную, садясь на бежевый диван. За ним пошлепал Джин.
— Во-первых, это частная собственность, — злобно прошипел омега и уставился на Джуна, который открыл бутылку минералки, что стояла на журнальном столике, и спокойно ее пил, — во-вторых, мы с тобой на «ты» не переходили, — бессилие раздражало омегу, и он топнул ногой, чем вызвал ухмылку на лице сероволосого альфы.
— В-третьих, будет? — Джун поднял вопросительно бровь и, сняв пальто, закинул ногу на ногу.
— Да, ты меня разбудил, свинья ты такая, — раздосадовано выдохнул Джин, и потер уставшие глаза.
Намджун прикусил губу и поднялся с дивана, поправляя джемпер. Хотелось изучить всю квартиру, чтобы хорошо узнать ее хозяина, но сначала нужно заняться самим омегой.
— Послушай и не перебивай, — альфа вальяжной походкой направился к Сокджину, — с этого момента ты мой омега, — Джин возмущенно открыл рот, но тут же закрыл его, понимая, что спорить сейчас не стоит, — так что я буду приходить, — Джун подходил все ближе, — говорить с тобой на «ты», — с каждым шагом Сокджин отступал к стене, альфа только приближался, — будить, когда вздумается, и делать так.
Он подошел почти вплотную к сжавшемуся омеге и поглубже вдохнул запах бриза. Секунда, и его губы накрыли пухлые уста Джина, лишая обоих воздуха и равновесия. Сладко и нежно — так хотелось целовать прекрасного черноволосого принца, что Намджун и делал. Он медленно вел языком по нижней губе омеги, ловил его юркий язычок, вылизывал и покусывал, тут же зацеловывал ранки. Руки альфы опустились на талию Джина, и он чуть не взвыл, когда омега начал отвечать на поцелуй. Хотелось прижать к себе, приклеить и не отпускать. Но нет, пока нельзя давить.
— Я сейчас уйду, а ты подумай хорошенько обо всем, только не ври себе, что не чувствуешь эту химию, — Намджун прошептал в раскрытые губы и отстранился, с жалостью убирая свои руки с талии черноволосого. Подхватив пальто с дивана, он покинул квартиру, оставляя ее хозяина растерянно прижимать пальцы к распухшим губам и думать о том, что нужно смотреть в глазок перед тем, как открывать дверь.
***
В девять утра Хосок вошел в родительский дом, разуваясь и обувая свои неизменные тапочки, которые Чонсок никогда не откладывает в шкаф, надеясь, что сын будет заглядывать каждый день. Вот только у Хосока работа тяжелая, после нее хочется лишь отключиться и забыть, что завтра тоже туда нужно идти, учить певцов танцевать, ставить сногсшибательные постановки. Сегодня можно об этом не думать.
Хо вошел в гостиную и втянул запах дома. Родная обитель всегда напоминала Хосоку о счастливом детстве, о папе. Мальчишке было семь, когда тот умер при родах. Такое не забывается. Поначалу альфа сильно злился на новорожденного братика, запирался в своей комнате, плакал и молился, чтобы Чонгука забрали, но вернули папочку. Искренне ненавидел малыша, игнорировал его существование и полностью отдавал свое внимание сыну Паков, которые часто приводили маленького Минни поиграть к Чонам. Хосок не подпускал к себе отца, он с каждым днем закрывался в себе все сильнее и сильнее, пока однажды, Чонсок, почти таща за шкирку, не привел его на танцы.
С того дня поменялось все. Хо будто заново родился, втянул жизнь в легкие и нашел свою отдушину. А однажды, он понял, что Чонгуку придется еще хуже, чем ему самому. Хосок познал папину любовь, а вот Гук никогда не узнает, насколько теплые у папочки руки, как он вкусно делает молочный коктейль и как изумительно пахнет ромашками. С того момента от стал приглядываться к крохотному младшему брату, и вскоре вызвал слезы на глазах Чонсока, заявив, что будет защищать Чонни и оберегать его.
— Сок-и, это ты? — донесся голос отца из кухни.
— Да, пап, а где Гукки? — Хосок бросил ключи на комод и пошлепал на голос Чонсока.
— Он еще спит, — что-то готовилось на плите, а отец нарезал свежие овощи, — иди его буди, будете завтракать.
Хосок довольно хмыкнул и направился к комнате младшего брата. Постучав два раза, он громко проговорил:
— Гукки, я вхожу, — дернул за ручку, та легко поддалась, дверь распахнулась.
Затянутые шторы, вонь сигарет и сидевший на полу Чонгук удивили и шокировали.
— Что случилось? — Хосок подошел к брату и уселся на пол. Кажется, подростковый период должен же подходить к концу, но всегда примерный Чонгук в свои девятнадцать, кажется, решил оторваться за все годы спокойствия.