Кем был для него Демарец? Никем! Завтра он встретит его во дворе дома, и эта скотина сам не обрадуется встрече. Он у него еще попляшет так, что впредь неповадно будет подслушивать у дверей! Однако он не забывал о том, что, несмотря на тщательно разработанный план, малейшее препятствие, любой упущенный из виду пустяк мог разрушить все, что он задумал.
— Почему вы мне не отвечаете? — спросила Луиза. — Я догадываюсь, что что-то произошло, поэтому вы не смогли прийти пораньше. Почему бы вам не признаться откровенно в том, что произошло?
— Потому что я и сам еще ни в чем не уверен, — ответил он.
Они снова помолчали. Когда он убедился, что она взволнована не меньше, чем он, что острота, которую он хотел придать будущему наслаждению, заставив ее ждать, достигла нужной точки, он добавил:
— Когда я выходил из своей комнаты, я заметил тень неизвестного человека, быстро спускающегося по лестнице на первый этаж. Было так темно, что я не смог разглядеть, кто это, но мне кажется, что это мужчина. Совершенно очевидно, что за мной какое-то время наблюдали. Могу поклясться, что этот тип долго подслушивал у двери. Может, он хотел застать нас врасплох, предположив, что вы пришли ко мне? А может, его заинтересовало содержимое моих чемоданов? Во всяком случае, он свое получит, я поклялся, что разыщу его и отучу навсегда проявлять ко мне ненужное любопытство.
— Может, это был Демарец? — невольно предположила Луиза.
— Слуга? — переспросил он, сделав вид, что очень удивлен. — Боже мой! Демарец! А что он может иметь против меня? И главное, зачем ему за мной следить?
— Не знаю. Однако он мне не нравится. Вы видели его плутовское лицо? Его бегающие глаза? Я не могу смотреть на него без отвращения. Он имеет привычку с таким бесстыдством разглядывать вас, что начинает казаться, будто вы совершили какой-нибудь смертный грех. Грех, в котором нельзя даже раскаяться.
— Во всяком случае, — воскликнул он, разражаясь смехом, в котором чувствовались смелость и одновременно лицемерие, по которому Луиза, не будь она столь наивным существом, могла бы догадаться, как Реджинальд ненавидел генерала, когда тот был еще жив, — не столь важно Демарец это или другой, не так ли? Мы же не настолько наивны, как эти чернокожие, чтобы поверить в то, что это была душа усопшего генерала, спускающаяся по лестнице!
Луиза вздрогнула. Было так душно, что эта дрожь никак не могла быть от холода, а в эту тропическую ночь, несмотря на легкую ночную рубашку, она не могла бы замерзнуть.
Мобрей взял подсвечник и поставил его на ночной столик с выгнутыми ножками. Кровать находилась в полумраке, это создавало интимную обстановку для влюбленных. Луиза смотрела на Реджинальда, задаваясь вопросом, почему он теряет столько времени на пустяшные приготовления. Ведь она была готова с того самого момента, как он вошел, и уже решилась принадлежать ему, не находя смысла в его ухищрениях.
Но кажется, и он уже решился. Он распрямился и окинул ее вожделеющим взглядом.
Грудь Луизы вздымалась под рубашкой, ее фигура вырисовывалась на фоне мягкой постели. Он снова приблизился к ней и сел на край кровати, взяв ее груди в обе руки. Он почувствовал, как она вся напряглась, завибрировала, как выгнулась ее спина. Она рвалась к нему в каком-то отчаянном порыве, ей так хотелось снова слиться с ним в поцелуе. Играя, он целовал, словно украдкой, ее глаза, сначала один, потом другой, затем стал целовать шею, уши, лоб, нос, щеки. Он намеренно избегал ее влажных полуоткрытых губ — в этом состояло его искусство.
Наконец, еще полностью одетый, он лег рядом с Луизой. Теперь он знал, что ни за что на свете она не отпустила бы его и не согласилась бы лишить себя того удовольствия, которое она предчувствовала.
Он ловко приподнял ее рубашку, погладил круглое, гладкое колено, потом поднялся до бедер, которые она инстинктивно сжала, мизинцем и указательным пальцем он раздвинул их, словно раковину, и некоторое время нежно гладил прохладную кожу.
Луиза тяжело дышала. Иногда все ее тело резко вздрагивало. Закатив глаза, она чувствовала себя в каком-то нереальном мире. А он осматривал ее, как лечащий врач, следил, как поднималось ее волнение, ничего не упуская из виду. Он был только зрителем, смотревшим на все критическим взглядом, с холодной головой и большим опытом.
— Реджинальд! Реджинальд! — простонала она, словно взывая о помощи, ибо она чувствовала, будто куда-то проваливается, ее сердце билось так сильно, что готово было вырваться из груди.
— Моя нежная Луиза, — прошептал он ласковым голосом, — вы не отдаете себе отчета в том, что с каждой минутой вы принадлежите мне все больше и больше. Я хочу, чтобы вы принадлежали мне полностью, вся и навеки.
Это волшебное слово «навеки» разлилось в ней волнами, поднимающимися все выше и выше. Оно отвечало чему-то, что пробудилось в ней вместе с любовью. Мысль о постоянстве, без которого никакая страсть не могла бы существовать и без которого любое человеческое чувство кажется просто суетой, пустяком, какой-то безделушкой.
Она отвечала ему в тон, постоянно повторяя его имя:
— Реджинальд! Реджинальд!
Ей хотелось плакать, но она сама не смогла бы объяснить причину этих слез: то ли радость, то ли неудовлетворение или сожаление о том, что она не ощущала раньше подобного блаженства? Ее грудь вздымалась от усилий, которые она делала, желая сдержать рыдания. Она повернулась на подушке, чтобы спрятать свое лицо. Он тоже приподнялся, долго разглядывая ее. Ему необходимо было все увидеть, чтобы лучше судить о проделанной работе.
Говоря по правде, как бы ему ни было приятно, он сам не испытывал особого волнения. Он просто развлекался, удовлетворяя свое желание. И кроме того, ему хотелось лишний раз убедиться, не потерял ли он своего мастерства, которое так любят женщины. Он знал, что у женщин бывают разные эрогенные зоны, и опытный мужчина легко может возбудить любую из них.
Она повернула голову и взглянула на него с удивлением от того, что его удовольствие так быстро кончилось. Он улыбнулся ей с притворной нежностью и произнес:
— Надо, чтобы вы любили меня, Луиза, чтобы вы любили меня больше всего на свете, даже больше Бога! Я не какой-нибудь фат и даже человек без особых претензий, но мне кажется, что я заслуживаю такую любовь. Вы чувствуете себя способной на такую любовь, иначе говоря, способны вы обожать меня?
Она протянула к нему руки, как бы придавая вес своим словам:
— О, Реджинальд! — воскликнула она в истоме.
— Ваш голос говорит «да», — ответил он. — Но мне хотелось, чтобы вы выразили это словами. Вы чувствуете себя способной обожать меня?
— Но я вас уже обожаю, Реджинальд! — воскликнула она. — Разве вы этого не чувствуете, разве вы не видите? Я дышу только для вас. И я вас так ждала. Каждый вечер мое сердце было рядом с вашим, оно звало вас. У меня было ощущение, что несмотря на то, что вы находились где-то далеко, мое сердце билось в таком же ритме, что и ваше!
— Хорошо, — Сказал он несколько холодно, — мне хотелось бы, чтобы так продолжалось до самой нашей смерти.
— Значит, и вы любите меня? — заметила она.
Он улыбнулся снова, покачав головой.
— О, Луиза, моя дорогая Луиза! Как же мне нравятся ваша чистота, ваша искренность, ваша невинность! Вы спрашиваете, люблю ли я вас. А разве я сделал что-нибудь такое, чтобы вы могли сомневаться? Разве я не сказал вам во время моего последнего приезда, что непременно к вам вернусь? Разве я не вернулся? Разве я не сказал, что принесу вам счастье? Что, я не сдержал своего слова?
— О, да! Если бы вы знали, как я счастлива!
— Я хотел бы, чтобы вы были так же счастливы со мной, как и, я с вами, — нежно прошептал он. — Я человек, который уже много прожил. Вы знаете, что я объехал весь свет, видел разных людей, и плохих, и хороших. Я мог бы сказать, что сама жизнь сделала меня зрелым человеком. Никто, как я, не знает цены девичьей невинности и чистоты! Этому нет цены…
— О, Реджинальд! А я-то думала, что вы презираете меня!
Она положила свою руку на его и погладила в знак признательности. Она уважала себя, а благодаря ему это уважение выросло стократ. Как теперь она будет уверена в себе! Как возрастет ее гордость, а вместе с нею и радость жизни, которую она только что открыла для себя, потому что Реджинальд, наконец, передал смысл ее жизни, состоящей только в любви. В любви Реджинальда!