На следующее утро пожарный проснулся как ни в чем не бывало и зевнул во всю глотку. Вокруг него было одно только сено, и он удивился. Пошарив руками, он случайно угодил разбойнику в рот. Грабш фыркнул и перевернулся на другой бок. Тут пожарный вспомнил, где он находится, закричал и поднял руки вверх.
— Только без паники, — замахала на него Олли, стоявшая у очага. — Сейчас будет завтрак. Можем и музыку включить.
И она включила радио. В этот день полиция вряд ли опять собиралась в лес. Но радио молчало. Олли трясла и ругала приемник.
— Это мы мигом, — сказал пожарный, который обожал чинить приемники. Просто забывал все на свете, увидев неисправное радио. Он голышом выскочил из сена, схватил приемник и начал его разбирать. Через две минуты он объявил:
— Мыши. Погрызли вам все провода. Приемник я заберу. Я вам его починю!
Они вернули ему сухую одежду, напоили горячим кофе, накормили остатками оладьев и проводили до края леса. Там еще раз пожелали ему счастливого пути.
— Ничего себе, — сказал на прощание пожарный, — я и не думал, что вы, господин Грабш, и ваша уважаемая супруга такие милые, приятные люди.
— Вот видишь, — сказала Олли, когда их гость скрылся за поворотом и Грабш снова посадил ее на плечи, — как ты уже изменился!
И она довольно застучала пятками по его груди. Разбойник ничего не ответил. Он брел к дому молча.
— Почему ты молчишь? — спросила Олли.
— Потому что устал, — угрюмо ответил он. — За эти четыре дня мне пришлось думать и разговаривать больше, чем за всю мою жизнь. Думать и разговаривать — самые утомительные дела на свете.
Вдруг он остановился и рявкнул:
— Черт побери эту команду! Теперь они знают, что я живу в пещере, и знают, как ее найти! Вот что бывает от дурацкого гостеприимства!
Два дня спустя, после обеда, когда он возвращался с удачного набега на Чихенау (в мешке подпрыгивало гусиное жаркое, в одном кармане хрустела картошка-фри, в другом лежал овощной салат), у опушки леса в папоротниках блеснул металл. Это был приемник Олли. На нем лежала записка:
«Теперь нормально работает. Спасибо и всего доброго! Ваш пожарный».
Вечером Грабш опять отнес дверцу к болоту. Олли сняла приемник с крючка, где он теперь висел. Они устроились на дверце, обнявшись. Ужин был очень плотный.
— А теперь мне жалко людей, у которых ты отнял гуся, — сказала Олли.
— Там была золотая свадьба, — ответил он. — На столе еще оставалось три порции.
— Тогда ладно, — сказала Олли, — все равно все гости наелись. Значит, будет меньше остатков.
И она включила радио. Передавали рок-музыку. Она сделала потише. А потом выключила.
— С ним не слышно птиц и лягушек, — объяснила она. — Когда тихо, здесь намного лучше.
— Вот видишь, — улыбнулся он, — как я тебя изменил!
Она засмеялась. А он взял серьезный тон. Откашлялся и сказал:
— Олли, я все-таки скрыл от тебя одну вещь. Такую, что здесь зимой невыносимый холод — если кто не привык. Ты обморозишь пальцы. Вот, посмотри на мои руки! Может, еще вернешься домой, в Чихендорф?
— Нет, — ответила Олли. — Я останусь. Если ты можешь жить с обмороженными руками, значит, и я смогу.
И тогда он осторожно взял ее руку в свою. И так они сидели, пока не зашла луна и не стало холодно.
Книга вторая
Лютая зима разбойника Грабша
Ночная вылазка
— А сегодня что принести? — спросил разбойник Грабш у жены, выходя поздним вечером из пещеры с мешком за спиной.
— Пачку стирального порошка, зубную пасту, баночку горчицы, пять спиц номер три с половиной и три клубка шерсти, — ответила Олли.
— И это все? — проворчал он. — Стоило вообще на разбой выходить…
— И не вздумай грабить слабых! — крикнула она ему вдогонку. Он перешел болото по собственной потайной тропке и зашагал по Воронову лесу. Спустя два часа, в полночь, он подошел к опушке. Дождавшись, пока в Чихенау погаснут все фонари, он вышел в город. За тридевять земель обошел полицейский патруль на улице Широкой. Возле кондитерской «Бэккерли» он постоял в нерешительности. Только на прошлой неделе он слопал у них половину всей выпечки.
Значит, подошла очередь кондитерской «Лакомка». Потому что разбойничать надо по-справедливому.
