— Я лицемерила, я всю жизнь лицемерила. — Две пожилые дамы подошли к воде. — И вот маска стала моим лицом. Доктора говорят — ее не снять, она вросла в череп. Миленькая маска, ты не находишь, дорогая?
— Очень мило, очень мило, но еще лучше она бы смотрелась без головы.
— Может быть, может быть, может быть… — Голова дамы закачалась, кажется, она до бесконечности собиралась повторять одни и те же слова.
Если бы я имела привычку плеваться, непременно бы сплюнула — эти уроды дурачили меня, отвлекали, тянули время. Надо идти вперед. Я решительно зашагала по влажной, осыпанной серпантином траве, а затем по мелкой ряби пруда, прямо к расцвеченному огнями особняку.
У лакея отсутствовала голова, но это уже не впечатляло. Миновав толпу уродливых гостей, я поднялась в зал. За белым роялем примостился аккомпаниатор в напудренном паричке, а перед инструментом стояла затянутая в корсет певица. Она распевала какую — то оперную арию на чистейшем итальянском языке. Примадонну звали Зинаида Логинова… Пока до меня доходило увиденное, Зизи кончила петь — нарядные мутанты аплодировали ей, не жалея ладоней.
— О, Барышева, добро пожаловать! Мы просто заждались…
— Тебе не кажется, что пора сматываться из этого сумасшедшего дома?
— Сматываться, когда мне рукоплещет вся Европа? Я же — примадонна. Знаешь, какой у меня ангажемент в Ла Скала?
— Постой-постой… — от таких речей голова шла кругом, — у тебя больше тройки по пению никогда не было и вообще…
— Я — звезда. Графы, герцоги, наследные принцы — все у моих ног. Сам курфюрст саксонский…
— Зизи, времени нет. Дома поприкалываешься. — Она только пожала худенькими плечиками, торчащими из громадного декольте.
Я повернулась к аккомпаниатору.
— Ну а ты, Юрка?
— Один лучик ее славы греет и меня.
— Да вы все свихнулись!
— Завтра начинается мое турне по Франции. А потом — Новый Свет. Роскошная каюта на «Титанике»…
Логинова направилась к зеркальной двери. Юрка вприпрыжку побежал за примадонной — камзольчик сильно жал ему в плечах. Я прекрасно понимала, что делать этого не следовало, и все же ринулась за ними…
Соленый влажный ветер ударил в лицо. Я стояла на скалистом берегу, а где — то далеко внизу виднелась группа живописно одетых бродяг, загружавших сундуками пару шлюпок. Двое пиратов, а я уверена, что это были морские разбойники, отделились от остальных и начали карабкаться по уступам, поднимаясь ко мне. Конечно же, в качестве капитана пиратского корабля Зинаида Логинова выглядела более естественно, чем в роли оперной дивы. Юрка Петренко, судя по всему, был юнгой, и эта роль его вполне устраивала.
— Пять тысяч чертей и одна акула, кого я вижу!
— А как же ангажемент в Ла Скала?
— Анга… что? Ты, Барышева, случайно не перегрелась на солнце? — Зизи ничего не помнила о предыдущем воплощении. Ей казалось, что она давным-давно промышляет пиратством. — Я возьму тебя в команду. В конце концов, ты неплохая девчонка и под моим чутким руководством вырастешь в отличную разбойницу.
— Но…
— Не благодари. Мало того, я поделюсь с тобой сегодняшней добычей. Видишь, ребята сундуки таскают, мы тут один городишко… — не договорив, она выхватила из — за пояса саблю и взмахнула ею перед моим носом. Солнце отразилось в широком лезвии, и солнечные зайчики запрыгали по лицу. — Короче, Черная Зизи не знает пощады, три акулы, ящик мертвеца и бочонок рома!
— Спасибо, конечно, но…
— Не перебивай! Черная Зизи еще не закончила. Добыча у нас богатая, выбирай, что хочешь — золото, драгоценности, тряпки. Но главное — тебе необходимо хорошее оружие. Юрка!
— Я здесь, капитан! — Петренко вытянулся по струнке и щелкнул каблуками.
— Ты сегодня захватил недурственный арсенал, не хочешь поделиться со школьной подругой? Мне та сабля понравилась, помнишь? Как друг и одноклассник…
— Видишь ли, Черная Зизи, — Юрка потупился, — я уже продал ее Одноглазому Полю за двадцать пять пиастров.
— Все деньги копишь, скупой рыцарь.
— Дело в том, что я не собираюсь всю жизнь работать пиратом. Соберу деньжат, вернусь домой, стану уважаемым человеком, женюсь, вложу капитал…
— Хватит! — Логинова сплюнула. — Только послушай его, Барышева. Могла ты предположить, что Юрка Петренко такой жмот и зануда! Эх, норд-вест тебя побери! Пошли на корабль, что ли…
Я чувствовала, как волны раскачивают шлюпку, слышала скрип весел, но уже находилась в каком — то ином месте. Где именно, я еще не разобралась, радовало только, что Юрка и Зизи были тут же, поблизости. Потемневшие бревенчатые стены, громадная русская печь, зажатая в изогнутом металлическом стержне лучина — кажется, нас занесло в крестьянскую избу. Черные пятна, гнездившиеся на месте икон, портили уютную атмосферу жилища, но все равно здесь было не так уж плохо. На лавке рядом со мной примостились двое — Зинаида Логинова и незнакомая девчонка, на год-полтора старше нас. С ее внешностью я бы не задержалась в школе, удрала бы в модели, плюнув на учебу. И она, и Логинова широко раскрытыми глазами смотрели на старуху, возившуюся с комком серой шерсти. Юрка Петренко устроился на печи рядом с жирным зеленоглазым котом и, кажется, дремал. К тому моменту, как я окончательно врубилась в ситуацию, старушка заканчивала рассказ:
— Люди стали замечать: отворит ворота Глаша Ерохина и машет рукой, прощается. А дорога от ее избы идет прямиком на кладбище. Это муж ее по проулку на погост уходит, а другие его и не видят.
— Бабушка, что было дальше?
— Так он ее и замучил. Умерла горемычная вскоре после него.
Зизи заерзала на лавке:
— Бабуленька, расскажи еще, пожалуйста.
— Вот послушайте быль о сивой кобылице. В деревне Шайдуриха, еще когда бабушка моя была в девках, привез издалека Иван Силыч себе жену. С той поры чудные дела стали твориться в деревне. По ночам бегает по улицам сивая кобылица с длинной гривой, а грива эта так и плещется на ветру, так и блещет в лунном свете. Кто кобылицу ту увидит — к ней стремится, а она копытом бьет, норовит покалечить или насмерть забить. Как — то мужик стеганул ее хлыстом по морде, так жена Ивана Силыча несколько дней из избы не выходила. А как вышла по воду — на лице увидели рубец багровый. Сказали мужу, но он ее любил без памяти и слушать ничего не захотел. Тогда мужики сговорились, сковали цепь, неводом изловили кобылицу и приковали к железному столбу. Поутру смотрят: прикована к столбу та красавица, уже мертвая, и густые волосы растрепались по ветру. Мужики стояли, понурив головы, жалко им стало красоты загубленной. Прибежал Иван Силыч, увидел мертвое тело, страшно закричал, проклял деревню и уехал вдаль, на родину погубленной жены.
— А почему она умерла, бабушка? — послышался голос незнакомой девчонки.
— Не знаю, Настенька. Наверное, заблудилась ее душа, не смогла отыскать к телу дорогу.
— Бабуль, расскажи про лешаков.
— Поздно, Зинаида. Пора ко сну отходить.
Старушку уговаривали все, в том числе и я. Она отнекивалась, но просьбам Настеньки все же уступила. Правда, историю предварила не слишком приятным вступлением:
— Ты, Виктория, и ты, Зинаида, весь день от работы отлынивали, ты, Юрий, правду утаил, одна Настенька трудилась. Корову доила, белье полоскала, в избе порядок навела — только ее просьбу и уважу. Но учтите, эта сказка на сегодня будет последней.
Я заметила, как Логинова поджала губы, — у нее это означало крайнюю степень раздражения. Она не выносила, когда хвалят кого — то, кроме нее, тем более — ставят в пример. А женщина, которую все называли бабушкой, рассказывала:
— Умерла мать и оставила грудного ребенка. А ее сестра, она мне дальней родней приходилась, день и ночь сидит у зыбки, качает, вся измучилась. Сколько ни старается, плачет ребенок, на минутку успокоиться не может. Вот она и вскричала: «Не могу больше! Когда это кончится!» И вдруг слышит голос своей сестры: «Потерпи, Василиса, немного, я ребенка на днях заберу. А пока покормлю, успокою». Ребенок зачмокал губками, будто грудь сосет, и заснул. Через несколько дней он умер.