Конечно, воробья жалко, но что поделать: кошки птиц, случается, лопают. А птицы, в свою очередь, питаются комариным народом, как говорил отец…
И опять при воспоминании о нем стало тошно до невозможности, зато мимолетный страх исчез. Сашка решительно шагнул вперед — и рухнул на колени.
Ноги его будто бы накрепко связали в щиколотках!
Да что ж это такое?!
Саша затравленно огляделся, чувствуя, что темнота ночного парка словно бы смотрит на него, вкрадчиво заглядывает в глаза, что деревья не просто шумят листвой под легким ветерком, а будто переговариваются на разные голоса… и совсем даже не факт, что это голоса листвы.
А чьи? Чьи тогда?!
Кто шепчется, кто бормочет, кто вздыхает там, и там, и там? Саша еле успевал вертеть головой, словно пытаясь услышать подсказку, но не понимая в ней ни слова.
Какая-то назойливая ветка наклонилась над ним низко-низко и слегка подергивала за волосы. Саша в бессмысленном раздражении все отбрасывал ее, отбрасывал, но без толку: она цеплялась снова и снова.
Впрочем, сейчас было не до ветки. Он ясно видел, как обступившая дорожку высокая трава тянется к нему, отталкивая одна травинка другую, словно каждая норовила первой дотянуться до него и впиться в его тело.
Трава — впиться?! Ну да, Саша чувствовал это кровожадное желание!
Недавно он читал одну книжку: это был ужастик о том, как ведьма, похороненная на каком-то кладбище, вселила свою мстительную ненависть в траву и та принялась уничтожать людей.
Так что от травы всего можно ожидать. Тем более что здесь все-таки раньше было кладбище! Почем знать, не похоронена ли и здесь какая-нибудь ведьма и не…
Господи боже! Саша почувствовал, как земля под ним задрожала, и его как стрелой пронзило ужасной мыслью: что, если и впрямь не всех мертвых отсюда вывезли? Что, если некоторые остались — и сейчас пытаются выбраться на свет божий, вернее на тьму?!
Спустя мгновение Саша кое-как докумекал, что это не земля дрожит, а он сам. Попытался подняться, однако ноги по-прежнему оставались связанными или склеенными. К тому же подошву правой ноги что-то отчаянно пекло. Будто наступил где-то на уголек и этот уголек теперь прожег подошву и уже добрался до кожи…
«Я не наступал ни на какой уголек! — мысленно твердил себе Саша, пытаясь обрести хоть толику здравомыслия. — Я точно знаю, что не наступал! Эта боль мне мерещится — точно так же, как мерещатся склеенные ноги, как мерещатся эти цепкие пальчики, которые то и дело подергивают меня за волосы, как мерещится, будто гаснет один фонарь за другим…»
А вот это уже не мерещилось. Фонари и в самом деле гасли во всем парке один за другим, словно кто-то невидимый выключал их волшебным делюминатором профессора Дамблдора. Наконец дорожки утонули во тьме. Похоже, во всем парке осталось только одно светлое пятно: то, в центре которого стоял на коленях Саша.
Он задрал голову: оказывается, это лунный луч, пробившийся сквозь тяжелые, сплошь черные облака, оставил на дорожке бледное пятно.
Саша перевернулся с колен на пятую точку и попытался рассмотреть, что там произошло с кроссовками.
Уж лучше бы он этого не делал!
Лунный свет был слабым, полумертвым, однако его вполне хватило, чтобы Саша увидел: рядом с белыми шнурками в его кроссовках появились черные, блестящие, похожие на тонкие скользкие провода. Нет, оказывается, это один провод, который совершенно непонятным образом зашнуровал обе кроссовки, завязался узлом, да еще и обвил свободными концами щиколотки!
Не веря глазам, Саша коснулся провода пальцем, и тот вдруг раздраженно зашипел, дернулся… и оказалось, что это вообще не шнурок, не провод: черная длинная тоненькая змейка подняла узкую голову и смотрит на Сашу злыми блестящими глазками.
— Ох, мамочка, — пробормотал он, но тотчас умолк, потому что неподалеку раздался чей-то голос:
— Александр!
С перепугу Саша даже не сразу понял, что зовут его, зато вспомнилось, как Макс совсем недавно декламировал: «О Геракл, избавитель от зла! О Зевс, отвратитель несчастий! О Диоскуры-спасители! Лучше встретиться с врагом и недругом, чем иметь дело с человеком, похожим на Александра!»