Мое тело крутило как в невесомости, под тяжестью катамарана прижатое к самому дну и выброшенное в быстроток. Это было очень хорошим обстоятельством, потому что его не закусило в бочке, а с невероятной скоростью уносило от опасного места, но тогда я этого не понимал. Мне жутко хотелось освободить легкие от воды, а место разума полностью заменили инстинкты. Честное слово, если бы у меня была бы хоть секунда на раздумье, я обязательно бы бросил весло. Потому что жить хотелось гораздо сильнее, чем соблюдать правила, а пользоваться им в самосплаве, я обучен не был.
Так или иначе, но через некоторое время пузыри уступили место зеленой воде. Она посветлела, и моя голова оказалась на поверхности, в истошном кашле ища первый глоток кислорода. Тут же открылось неприятное обстоятельство – мой спасжилет по-прежнему не держит в горизонтальной посадке, а дышать в быстротоке можно, только не попадая в пенные барашки, которые постоянно заливали лицо. Может быть, кому-то на моем месте и хватило бы ума перевернуться на спину и заработать веслом, но тут я увидел «морковку[17]» и, как загипнотизированный, ринулся к вожделенному средству статической страховки.
Проклятое весло тянуло назад, а я как раненный Чапаев загребал полубрасом к правому берегу. Нет, это была не одна «морковка», а целый фестиваль, где они, издеваясь, ложились за три-четыре метра, а когда я подплывал ближе, уносились течением. Вот тут меня впервые посетило отчаяние. Я из последних усилий рванулся к уплывающему красному мешочку, отчетливо понимая, что уже не догоню. Мало того, меня уносило к левому берегу, и я бесполезно тратил силы на борьбу с течением.
Скорее всего, мне не поверит уважаемый читатель (лично я бы не поверил), что барахтающийся в ледяной воде человек может по достоинству оценить красоту парящей птицы или гарцующей лошади, дерзкие очертания спортивного автомобили или приятную тяжесть оружия. Но мне по-прежнему кажется, будто я отчетливо осознал, что никогда не видел спортивный катамаран с воды, с уровня ватерлинии, а почему-то всегда смотрел на него сверху. А ведь он чертовски красив, синий с красными носами «Рафтмастер» слегка задрал корму, потому что моя динамическая страховка шла высокой посадкой, не слаженно, но достаточно быстро. Мне показалось, а, может быть, я придумал позже, что вижу расширенные Лешины зрачки, и то, что он и Игорь, похожи на двух псов, загоняющих зайца. «Ах, какие классные ребята живут в Твери, - подумал я. - Одно жалко - не успеют».
Окажись я в спокойной воде, им понадобилось бы несколько секунд, впрочем, тогда и страховка мне бы не пригодилась. Пересечь же быстроток не так просто. Здесь нужна определенная сноровка и техника, чтобы выполнить "траверс струи[18]", и не мешало бы смотреть по сторонам, чтобы не залететь в очередную бочку, а она оказалась рядом, разделив меня и страхующий катамаран.
Уж не знаю почему, но мне до сих пор кажется, что я не понимал происходящего, но перед бочкой занял правильное положение на спине. Это оказалось очень кстати, потому что я поймал пятками камень и даже отпружинил от него, снова нахлебавшись воды. Восстановить дыхание еще не удавалось, а разглядеть бочку с уровня пловца - задача не из легких. И я плевался, кашлял и ругался, пока вдруг перед самым носом не увидел катамаран.
За то время, что я кувыркался в очередном водном препятствии, "Рафтмастер" лег в него лагом и чудом избежал "бокового киля". Все же это было устойчивое судно, а нескольких секунд опытным гребцам хватило, чтобы исправить ситуацию. Теперь же "Рафтмастер" подставлял мне свой левый борт, что, конечно же, не по правилам спасработ, но, честное слово, мне было наплевать. Леша подтащил меня за весло, и в долю секунды я оказался на левой гондоле. Мои ноги были еще в воде, когда Игорь отдал команду на маневр судна. Я не могу вспомнить, о чем они переговаривались, только Леша нещадно молотил меня веслом по ногам, а я испытывал жуткое унижение, потому что находился в роли тела или человека, от которого уже ничего не зависит.
Слышали, может, о том, как пациент приходит в себя посредине операции. Он не чувствует боли или страха, только унижение от того, что кто-то шевыряется в его внутренностях и спокойно разговаривает о футболе. А бывает еще хуже, когда врачи комментируют то, что видят, а больной вынужден наслаждаться мерзкими подробностями своего внутреннего мира.
И все же я любил этих ребят, больше всего на свете. Перебравшись на середину рамы и с трудом откашливая воду, я думал, что если кто-то спросит меня, какой город лучше других, я без сомнения назову Тверь. Возражать мне в этот момент будет крайне опасно. И еще. Я поверить не мог в то, что мою грязную душу, кто-то пытается спасти. Оказывается, еще не все помахали мне ручкой.
Когда катамаран уперся баллонами в камни, я пулей слетел с рамы, впервые подумав о своих друзьях.
- Я в порядке! - крикнул я, оборачиваясь к порогу и разыскивая взглядом остальных членов команды.
Выше по течению, вдоль левого берега, сплавлялся Андрей. Очевидно, он не пытался поймать «морковки» и не тратил силы на глупую борьбу с быстротоком. Тверцы направили «Рафтмастер» к нему. Посредине реки проплыла наша перевернутая четверка. На одном из баллонов сидел Виталик, пытающийся маневрировать с помощью весла. С левого берега в него полетела «морковка», и он сразу же поймал красный мешок.
Жени не было видно.
Только теперь я заметил, что держу весло Андрея. Как это мы умудрились поменяться? Фокус достойный Коперфильда. А не все ли равно?
Катамаран подтянули к берегу, вытащили на камни. Виталик суетился вокруг баллонов.
Я подошел к группе ярко одетых парней и девчонок, смотревших за нашим «прохождением» с левого берега.
- Вы не видели, - спросил я, - четвертого вытащили?
В ответ мне те только пожимали плечам. С расстояния, которое я проплыл, разглядеть фигурки возле порога было невозможно. И все же казалось, что мимо Женю не проносило. А это значит, что кто-то все-таки его подобрал. Люди на пороге вели себя спокойно, никто морковками не размахивал. Вообще, у меня складывалось впечатление, как будто в кинозале зажегся свет, по экрану бегут титры, и ты ждешь, что вот-вот окажешься на улице еще под впечатлением жуткого фильма, но уже в другом, спокойном и привычном мире родного города и привычных улиц.
Я не знал, откуда взялось это ощущение, а просто понял, что это был мой последний порог в компании Андрея. И то, что еще пройду много рек и буду брать различные водные препятствия, попадать в сложные ситуации и выходить из них, может быть, тонуть, но никогда я больше не стану сливаться, как дерьмо в унитаз. Хорошо бы никто не снял это на видео. Тогда еще я не знал, что наш оператор уехал в базовый лагерь заменить аккумулятор. Единственным напоминанием о нашем «прохождении» останется несколько цифровых фотографий и рассказы тверцов. Вот и хорошо.
Наверное, я был зол и, наверное, справедливо и хотя еще не знал, что творилось у меня за спиной, даже моего опыта хватило, чтобы, наконец, сделать вывод. Я только что пытался пройти пятерочный порог на полностью неуправляемом судне.
Когда подошел Андрей, я сказал:
- Это был мой последний порог в этом походе.
- Больше не пойдешь?
- Нет.
- Вообще не сядешь?
- На порогах нет.
Андрей протянул мне мое весло:
- Рокировка, – и пожал плечами.
Когда мы подошли к катамарану, Виталик цвел и пах. Его радости не было предела, и пьяное веселье тут же передалось мне.
- Саня, как ты?
Только теперь я понял, что ушиб левый бок и предплечье.
- Нормально, – ответил я, стягивая штормовку. – Только мне всю левую сторону отхреначило.
Я зачем-то разделся до плавок, но быстро застучал зубами.
17
Морковка - здесь и далее красный мешок с карабином и уложенным в него тросом. Бросается с берега упавшему в воду рафтеру. Второй конец троса жестко крепится на берегу.