Ставка на силу
В 80-е гг., период перестройки, в СССР стало меняться отношение к событиям недавнего прошлого. Много шума было и по поводу советско-германского договора о ненападении 1939 г., а также секретных дополнительных протоколов к нему, существование которых, напомним, в СССР официально отрицалось. Подлинники советско-германских соглашений были впервые опубликованы в нашей стране в 1991 г.
Как грубейший внешнеполитический просчет охарактеризовал договор с Германией видный отечественный историк В.И. Дашичев. По его мнению, когда СССР вышел «из традиционно европейской конфигурации сил», Франция и Англия остались один на один с фашистской Германией. Это позволило Гитлеру разгромить Францию и подчинить себе ресурсы почти всей Западной Европы, после чего Германия напала на Советский Союз. Согласно Дашичеву, пакт между Гитлером и Сталиным явился «результатом сиюминутных интересов»{24}. Также, по мнению ряда отечественных историков, заключение пакта с фашистской Германией дезинформировало население Советского Союза и международное рабочее движение.
Некоторые российские историки выразили свое несогласие с оценкой Дашичева, другие ее поддержали. Завязавшаяся дискуссия продолжается и в наши дни.
На II Съезде народных депутатов СССР (декабрь 1989 г.) по докладу комиссии было принято постановление «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 г.», где говорилось, что договор заключался в критической международной ситуации и имел одной из целей отвести от СССР угрозу надвигавшейся войны. Съезд осудил факт подписания секретных протоколов и констатировал, что приложенный к советско-германскому договору о ненападении секретный дополнительный протокол и по методу его составления, и по содержанию являлся «отходом от ленинских принципов советской внешней политики». Приведенное в нем разграничение «сфер интересов» СССР и Германии находилось с юридической точки зрения в противоречии с суверенитетом и независимостью ряда третьих стран. По совокупности признаков съезд признал протокол от 23 августа 1939 г. и другие секретные договоренности с Германией юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания. К совокупности признаков были отнесены следующие: Молотов не имел официально оформленных полномочий на подписание протоколов к договорам от 23 августа и от 28 сентября 1939 г. Эти протоколы не рассматривались ни на предварительной стадии, ни после их формализации в правительстве. Они не представлялись в парламент при ратификации соответствующих договоров Верховным Советом СССР. К ним не подпускали даже членов Политбюро ЦК правящей партии, стоявшего над всеми государственными институтами{25}.
По мнению известного советского дипломата В.М. Фалина, Сталин пошел на заключение пакта с Гитлером, потому что хорошо знал низкую боеспособность Красной Армии, командный состав которой подвергся репрессиям в 1937–1938 гг. Боязнь войны на два фронта — против Германии и Японии — заставила его «прислониться к сильному». Однако термин «союз» применительно к германо-советским отношениям после 23 августа 1939 г. не употреблялся ни Гитлером, ни Сталиным. Это слово стало появляться в научных изданиях в годы перестройки{26}.
Заключение пакта, по мнению многих отечественных историков, подорвало веру Японии в своего стратегического союзника: широкомасштабная японская агрессия против Советского Союза «сдвигалась на неопределенное время»; 13 апреля 1941 г. был заключен японо-советский договор о нейтралитете, что стало для Германии неожиданным и неприятным сюрпризом. Заключив пакт о ненападении, Советский Союз показал всем, что не намерен быть «объектом» в чужих комбинациях и в состоянии отстаивать свои интересы так, как их понимало в тот момент советское руководство.
В современной российской историографии в последние годы оформилось еще одно направление по проблемам предвоенной сталинской внешней политики. Некоторые историки разделяют (с теми или иными оговорками) основные положения западной исторической науки. Так, Д.Г. Наджафаров считает, что у «сталинского Советского Союза» были собственные амбициозные геополитические замыслы, которые заключались «во всемерном усилении позиций социализма за счет и против капитализма», что в своей стратегии сталинское руководство исходило из «марксистских параметров», из «откровенной ставки на силу», из фактического отказа от «политико-дипломатических методов урегулирования». На основе анализа текста сталинского выступления 19 августа 1939 г. на заседании Политбюро Наджафаров пришел к выводу: в тот момент Сталин «не считал, что для безопасности СССР создалась прямая, непосредственная угроза (официальный тезис о вынужденном для Советского Союза характере пакта родился много позже)». Поэтому, заключает Наджафаров, существовала «альтернатива пакту» и выбор Сталина «в пользу нацистской Германии» был принят «исходя из доводов сугубо классовых»{27}. Академик А.О. Чубарьян считает, что корни данной политики следует искать «в диктаторском мышлении Сталина», который отдавал «предпочтение» тоталитарному гитлеровскому режиму, а не либеральным демократиям западного толка. Отсюда, подчеркивает Чубарьян, и сталинская установка на то, чтобы «империалистические блоки воевали друг с другом», а СССР, будучи «формально нейтральным», не только вышел бы из изоляции, но и «начал реализовывать широкую имперскую программу»{28}.