– Чушь! – отрезал он. – Тебя упрячут в кутузку.
– Нет, – возразил я. – Туда упрячут тебя. Когда меня заберут, я назовусь Ходом Конрадом, скажу, мол, всего лишь хотел подготовить почву для предстоящей пресс-конференции с Али и Арумом, и тогда у тебя будет новая фотка для портфолио. News на первой полосе напечатает снимок «знаменитого промоутера» Гарольда Конрада.
Внезапно сцена, как в кино, ожила у меня перед глазами. Наброшусь на идиотиков в лифте, буду визжать и бредить про «сломленных духом» и «мудаков, крадущих одежду у бедных». Далее последует приступ рыданий душевнобольного. Как-нибудь доберусь до вестибюля, где быстро возьму себя в руки и начну представляться всем и каждому, приглашая на пресс-конференцию в фонтане. А после, когда наконец залезу в воду и приму нужную позу на потеху спешащей на ланч толпе, раздастся мой визг: «Отбросьте ТЩЕСЛАВИЕ! Взгляните на меня, я не ТЩЕСЛАВЕН! Меня зовут Хол Конрад, и я прекрасно себя чувствую! Я горд, что могу носить дамские трусы на улицах Нью-Йорка, и Мухаммед Али тоже. Да! Он придет через пару минут и одет будет в точности, как я. И Боб Арум тоже! – завоплю я. – Он не стыдится дамских трусов».
Толпе это придется не по вкусу, тут сомневаться не приходится. Голый мужик на улице это одно, но чтобы недавно поверженный чемпион мира в тяжелом весе расхаживал в дезабилье вокруг фонтана – слишком странное зрелище, чтобы его спустить.
Бокс – и так плохо, а реслинг еще хуже: но даже нью-йоркский сброд не перенесет такого спектакля. К тому времени когда прибудет полиция, он начнет выворачивать брусчатку из мостовой.
* * *
– Перестань мне угрожать, урод ты пьяный! – закричал Конрад. – Садись в машину, встретимся в «Плазе». К тому времени как приедешь, у меня все будет на мази. Пойдем к нему в номер и там поговорим.
Пожав плечами, я повесил трубку. «Почему нет?» – подумал я. На рейс назад в Колорадо я уже не успею, поэтому можно и в «Плазу», а там избавимся от очередной кредитки, а заодно и от очередного друга. Я знал, Конрад искренне старается, но еще я знал, что на сей раз он хватается за соломинку, ведь мы оба понимали, какой глубокий и обманчиво узкий ров восемнадцать лет славы заставили прокопать Али между личным и публичным «я».
И не один ров, а целый десяток. Али научился тонкому искусству каждый из них выдавать за «последний великий прыжок» между чужаком и им самим. Но всегда остается еще один ров, и немного найдется любопытных чужаков, которые добрались хотя бы до третьего.
Одни довольны и счастливы улыбке и шутке в вестибюле отеля, другие настаивают, желают пересечь два или даже три его рва, прежде чем почувствуют, что они накоротке пообщались с Чемпом. Но очень немногие понимают, сколько же рвов существует на самом деле.
Я навскидку предположил бы, что девять, но острый ум Али и его нюх на пиар с легкостью заставляют третий ров казаться девятым. Этот мир полон спортивных журналистов, которые так и не догадались, где они, до тех пока те же самые «частные мысли» и «спонтанные всплески красноречия», которые они тщательно подбирали за Чемпом в редкие минуты общения наедине, не появлялись слово в слово холодным черным шрифтом под чужим заголовком.
Али не нужно, чтобы от его имени выступали наемные профи и пиарщики, он научился так умело их использовать, что может приберечь себя для редких разговоров, которые интересны ему… А они выпадают редко, но всякий, кто узнал Мухаммеда Али с этой стороны, их не забудет. У него чувство юмора одиночки и высокая самооценка, въевшаяся настолько глубоко, что временами он словно бы балансирует на опасной грани между манией величия и истинной неуязвимостью.
На его взгляд, не существует особой разницы между схваткой на ринге с Джо Фрэзером, например, и в телестудии, скажем, с Диком Каветтом. Он искренне считает, что ему все по плечу, и два десятилетия побед его уверенность подтверждают, поэтому, чтобы его завести, нужен очень специфический подход. Он одолел всех и вся – от белых тяжеловесов Луисвилля и Сонни Листона до войны во Вьетнаме, от враждебности на белых призывных пунктах до угрюмой загадки черных мусульман, от неподдельной опасности Джо Фрэзера до сбивающей с толку угрозы Кена Нортона. И расколол все до последнего ореха, какие подбрасывал ему Господь или даже Аллах, – за исключением, может, Джо Фрэзера и извечной загадки под названием «Женщина».
И теперь, пока мое такси рывками продвигалось по снежно-черным улицам Нью-Бруклина к отелю «Плаза», я угрюмо размышлял над идиотским планом Конрада, который, как я полагал, почти наверняка обернется для меня очередным кошмаром профессиональных мытарств и личных унижений. Я чувствовал себя жертвой изнасилования, которая едет на дебаты с насильником в шоу Джонни Карсона. Сколь бы хорошо Хол Конрад не сек факты, он все равно не протащит меня за ров № 5, а этого недостаточно, ведь я с самого начала дал понять: все, что ниже № 7 или № 8, меня не интересует.
Для моих целей этого казалось достаточно, и я вполне понимал, что такое ров № 9, и если Мухаммед так умен, как я думаю, то этого последнего рва я не увижу, даже не учую.
* * *
Уилфрид Шид, писатель-денди, опубликовавший целую книгу с названием «Мухаммед Али», так ни разу и не одолев шестой или седьмой ров, не говоря уже о девятом, описал то туманное поле битвы много лучше меня. Но ему и платили много лучше, что обычно несколько уравновешивает ситуацию, которая в противном случае была бы невыносимой.
Так или иначе, вот рассказ Шида о муках, каких он натерпелся, пытаясь поговорить с героем своей книги по двадцать долларов за штуку:
«…Али перемещается так быстро, что обгоняет даже собственную команду, и никто не знает наверняка, где он. Я только было собрался в последний раз съездить в его тренировочный лагерь на Поконос, как мне сказали, что он уже оттуда уехал. Что? Как? Слухи о внезапных его прибытиях и отъездах соперничают со слухами о Патти Херст. Его агенты говорят, он в Кливленде, а в Times пишут, что он в Нью-Йорке спарингует в „Фелт-Форум“, но ни там, ни там его не видели. Он играет с окружающим миром: легко отскакивает за пределы досягаемости, потом вдруг показывается ненадолго и исчезает снова. Его неуловимости способствует самый скрытный внутренний круг со времен кардинала Ришелье. Увидеть его на публике может кто угодно, думается, в тайне ему хочется, чтобы его увидел каждый мужчина, женщина и ребенок на планете, но увидеть его в частном порядке труднее, чем получить визу в посольстве Китая».
* * *
М-да. В свое время мне приходилось стучать в обе двери: и там, и там меня ждали провал и разочарование. Но у меня такое чувство, что Шид никогда не понимал до конца, насколько важно говорить по-китайски. Или хотя бы иметь подходящего переводчика. А их немного, как при китайском посольстве, так и при Мухаммеде Али. Но во втором случае у меня имелся старый приятель Хол Конрад, в чью деликатную роль не вполне официального толмача Мухаммеда Али при столкновениях с миром белых СМИ я только начинал вникать…
* * *
С Конрадом я познакомился в 1962 году в Лас-Вегасе перед вторым боем Листон-Пэттерсон. Он заведовал прессой и освещением того жестокого курьеза, а я был самым молодым и невежественным «спортивным журналистом», когда-либо получавшим аккредитацию на матч в чемпионате тяжеловесов. Но Конрад, полностью контролировавший доступ к чему угодно, из кожи вон вылез, чтобы игнорировать мое нервозное невежество и полное отсутствие денег на расходы, включив мое имя в списки «крупных фигур» на вечеринки для прессы, интервью с боксерами и – главное – на поразительное зрелище: Сонни Листон тренируется с грушей под «Ночной поезд» в своем забитом людьми и коврами спортзале отеля «Тандерберд». Рок-композиция, усиленно грохоча неистовыми басами, гремела своим чередом, Листон подходил к двухсотфунтовой груше и хуком отправлял ее в воздух, где она висела долгое и ужасающее мгновение, а после падала на место на конце цепи с дюймовыми звеньями, падала со свирепым БРЯК и рывком, сотрясавшим все помещение.