Я удивленно слушала, а Есенская продолжала:
— Мне принадлежит сорок девять процентов акций его банка — при разводе удалось выговорить для себе неплохие условия! Столичная прописка еще кое–что значит в нашей жизни…
— Понятно, — кивнула я, улыбаясь.
Как я устала от фальшивых улыбок, расчетов, шахматных ходов! Я просто устала…
По возвращении домой я медленно поднялась по лестнице, с таким трудом переставляя ноги, как будто к каждой из них была привязана пудовая гиря.
Итак, меня назначили начальником отдела… Бабушка еще ничего не знает, вот обрадуется… Она будет лежать, тихо глядя в потолок, а я возьму ее сморщенную пятнистую руку в свои ладони и расскажу все — все–все–все! Всю правду. Про себя, про него, про них… Она меня поймет, она скажет: «Бедная девочка, сколько же ты натерпелась!»
Нет, она ничего не скажет… Она в последнее время почти ничего не говорит… Только смотрит в потолок неподвижным взглядом, как будто силясь что–то припомнить. Соседка, которая ухаживает за ней, сказала, что конец близок…
Но нет, кажется, все еще можно поправить. Я перевезу ее в тот самый закрытый пансионат для обеспеченных стариков, адрес узнаю у Эльзы Генриховны. Теперь–то я смогу это себе позволить…
Там хорошие врачи, вышколенный персонал, прекрасные условия, природа… Ей там будет хорошо. Увидев цветущий луг, она побежит по нему быстрыми молодыми ногами, холодеющими от утренней росы. Она будет бежать об руку со своим возлюбленным, не замечая утренней прохлады. Закружившись, она упадет в росистые травы… Там она будет счастлива, наверное…
В отличие от меня!
Я вошла в прихожую. Включила свет. Тихо…
Тихо, как в колыбели. Как в преисподней. Меня никто не окликнул, никто не позвал.
Заглянула в комнату.
Бабушка сидела в кресле у работающего телевизора, уронив голову на грудь. Спала.
Неслышно опустившись на ковер перед ней, я прижалась щекой к ее коленям, через байковый халат ощутив мертвенную прохладу ее ног.
Взяла ее руки в свои. Они были студеными, как лед. Они были мертвее льда. И гораздо холодней его.
Я все поняла, но не заплакала.
— Все получилось, — прошептала ей, как будто боялась разбудить. — Прости меня.
Она не слышала.
Она ничего не слышала, потому что в этот миг была уже не со мной. В вязком пространстве своих давних снов она бежала со своим возлюбленным по росистому лугу, сбивая ногами холодные тяжелые капли росы. Теперь она была счастлива — там, в своем мертвом сне!
Как я завидовала ей в этот миг!
— Проходи, — улыбнулась я, широко распахивая дверь. — Вот твое новое рабочее место. Нравится?
— Потрясно! — воскликнула она, мерно двигая челюстями. — А кто будет мой босс? Ты? Или какой–нибудь бодрый старичок со вставной челюстью?
— И не надейся! — весело усмехнулась я. — Твой босс — женщина, точнее, девушка. Очень милая, кстати. Ее зовут Дана. Вы с ней сработаетесь. Вы с ней даже чем–то похожи.
— Суперски! — воскликнула она. — Значит, здесь никто меня не будет щипать за ноги, как в том отвратном регистраторе, гори он синим пламенем… Кстати, ты знаешь, как он сгорел?
Коротко хихикнув, Лена плюхнулась в вертящееся кресло, уважительно тронула глянцевую обивку подлокотника.
— Кожа! — прошептала восторженно. — Ну улет! У меня кожаное кресло!
И тут же принялась инспектировать свое канцелярское хозяйство.
Я улыбалась, глядя на ее гнездоустроительную деятельность…
…Что же ему так нравилось в ней? Женственность? Хозяйственность? Домовитость? То, чего не было во мне… Правда, и эти качества не смогли его надолго удержать…
— Одного я не понимаю, — внезапно спросила Лена, отвлекшись от изучения дырокола современной конструкции, — зачем тебе понадобился пожар в регистраторе? Конечно, мне ничего не стоило его сварганить — едва я бросила сигарету на тряпку в туалете, как все сразу же вспыхнуло, даже бензин не пригодился… Я еле ноги унесла!.. Но все–таки зачем, а?
Я была готова к этому вопросу и могла представить ложь так, чтобы она казалась похожей на правду.
— Это нужно было для твоего же блага, — объяснила я. — Могли быть всякие претензии — к тебе, Лена. Нам нужно было подстраховаться.
Она понятливо кивнула.
— Кстати, а что с Ромшиным? — спросила она, когда я собралась уже уйти. — Где он сейчас?
— В изоляторе, — обернулась я к ней. — Скоро суд.
— И сколько ему дадут?
— Наверное, года два.
— Знаешь… — Крутанувшись на стуле, она ногой задержала его плавное вращение. — Между прочим, мне лично его жалко!
— А мне… — произнесла я, задумавшись.