Будь я проклят, так он и сказал — застенок. Я, конечно, тогда не знал, что значит это слово, да и вообще был простаком и неучем. В свои двенадцать лет я подписывался ЕМ, никак не желая выучить букву Л, потому что она казалась мне похожей на что-то дурное. Я закончил всего один класс и, думаю, мало чему научился. В то время, признаться, слов я знал совсем немного, и это все больше были какие-то скверные словечки, которые я никоим образом не могу здесь привести, потому что теперь я знаю, что они на самом деле значат. Как вспомню мой тогдашний словарь, будь я проклят, меня в пот бросает, душа от стыда горит. Клянусь, именно в тот печальный и горестный час расставания я увидел, как на теплой навозной куче молодой бешеный петух с налившимся кровью гребешком зверски налетел на кроткую курочку, которая поковыривала лапками навоз, и раз, два, бесстыдно подмял ее под себя, в секунду, в мгновение ока, будь я проклят, она и пикнуть не успела! Я подумал: здорово они топчутся, но слово было не мое, клянусь. Это наука моего дедушки Костадиноского, земля ему пухом, он бы так сказал, если бы был жив, если бы лежал здесь под стрехой, греясь на весеннем солнце, вытапливая из груди тяжелый холод. Будь я проклят, в такие часы дедушка весь таял, становился синей, сверкающей каплей. О-хо-хо, — сказал бы он, маша руками, кажется — вот взлетит в небо, — о-хо-хо, топчутся, Лем. Я был любимцем деда Костадиноского, и он меня всему понемногу учил. Я знаю, и почему кошки весной днем и ночью мяучат. Знаю и про собак, и про коров, знаю, почему тетка иногда гладила меня по голове и давала мне хлеба с сыром, чтобы я только вышел из дома на улицу; знаю, как сердило моего доброго дядю, что я еле тащился по ступенькам, он места себе не находил, ожидая, пока я выйду из дома. Что ты, как вареный, иди, иди! — бесилась тогда тетка. Клянусь, я знаю много чего такого, но сейчас об этом не буду, мне надо немедленно, немедленно идти, я увидел слезы в теткиных глазах. Это меня совсем доконало. Будь я проклят, продлись это еще минуту, я бы, наверное, умер, сердце бы лопнуло.
— Прощай, Лем, иди на здоровье, только чтоб нигде не говорил, что это из-за куска хлеба, Лем, потому что ты мне был как родной, так и знай! Я тебя, как голубя, лелеяла, знай!
— Ну, — сказал я сочувственно, — ну ладно, тетя, — я хотел еще что-нибудь сказать, но она заплакала еще громче, и я был вынужден, вынужден окончательно уйти. Будь я проклят, а так мне хотелось, чтобы этот миг продлился, мне хотелось еще посмотреть на дорогую моему сердцу навозную кучу. Больше всего меня растрогали кроткие курочки, ужас охватил меня, когда я подумал, Боже, расстаемся, свершилось. Я думал, нигде на свете нет кур, да еще таких милых и добродушных. Но дольше задержаться с моей стороны было бы совсем бесчувственным, я не хотел слишком разжалобить сердца ненаглядных родственников. Будь я проклят, я такой от природы, не желаю ни на минутку оставаться там, где мне не место. А еще эти слезы в теткиных глазах; мне больше нравится смех. Будь я проклят, когда-то я был таким насмешником, мне казалось, что мне нет равных, я затмеваю всех вокруг! А я чаще всего был один, всю жизнь никого рядом. Иногда я вспоминаю о том, как сладко, как безумно я смеялся сам с собой, как какой-нибудь деревенский дурачок, будь я проклят, на меня нападал какой-то дикий смех, я никак не мог остановиться. Я помню, что и он так смеялся, мой друг Кейтен, вот увидите, смеялся как безумный. Некоторые в доме, особенно умники из начальства, говорили, что он чокнутый и сам не знает, почему смеется. Будь я проклят, он знал, почему смеялся. Всех обвел вокруг пальца, эти говнюки уже в печенках у нас сидели, вот смеху-то было. И с поленом только он мог придумать, будь я проклят. Охо-хо, как все топчутся, даже и папочка товарищ Аритон Яковлески. О чем я рассказывал, о расставании, ладно, те слезы меня убили, я знал, что они лживые, знал, что нечистые, будь я проклят, чего плакала, она дядю живьем бы сожрала за те слова, когда он сказал, что меня заберет. Клянусь, я видел, как она злобно смотрела на него в тот момент, могла и вилами его заколоть. Будь я проклят, все те семь дней, что я скрывался в амбаре, она куда только не отправляла бедного дядю, чтобы нашел меня. Где только ни искали, клянусь, все перевернули. Боже мой! А теперь прощайте, может, когда и вернусь, чтобы спасти дядю — иди, иди, Лем, иди, милый, будто говорил его печальный, несчастный взгляд. На самом деле я все не мог уйти от заворожившей меня теплой навозной кучи. Будь я проклят, она никак не выходила у меня из головы, все казалось, что там кроется что-то громадное, неожиданное, какая-то сладкая тайна. Надо когда-нибудь вернуться, — подумал я и поклялся себе так и сделать.