Неожиданно в их разговор вмешался холодный, сдержанный женский голос, который явно принадлежал не простолюдинке:
— Прошу прощения, но мисс Роберта Эш училась не в колледже Родена.
Троица замолчала и с удивлением уставилась на говорившую. Ею оказалась невысокая хрупкая женщина, в свои тридцать напоминавшая скорее девочку, чем взрослую даму. На ней было ярко-красное платье и темно-малиновый берет. Длинные черные волосы локонами спускались на шею и плечи. Наряд ее резко контрастировал с траурными одеждами присутствующих. Только черный пиджак из меха морского котика несколько скрадывал неуместность ее костюма. Ее руки лежали в крошечной муфте из того же меха, что и жакет. Лицо этой женщины-девочки выглядело очень бледным и даже несколько болезненным. Высокие скулы казались слишком острыми, под большими выразительными глазами пролегли голубоватые тени. Цвет ее кожи напоминал цвет китайского фарфора, и лишь красивые подвижные губы являли собой единственное цветовое пятно на этом белом полотне. Репортер в растерянности продолжал смотреть на незнакомку. Две женщины на мгновение замерли, а затем стали возбужденно перешептываться.
— Какая нахальная! — тихо пробормотала одна из них, не в силах оторвать взгляда от лица женщины в красном.
— А кто она? — шепнула другая.
Журналист вдруг вскинул голову, пытаясь придать всей своей позе и выражению лица независимый вид.
— Прошу прощения, мэм, — вызывающе заявил он, — но мои сведения получены из весьма уважаемого и достоверного источника. Смею вас заверить, но мисс Роберта Эш сейчас в колледже Родена.
— Позвольте полюбопытствовать, что именно вы называете достоверным источником? — спросила женщина в красном, и ее губы сложились в мягкую насмешливую улыбку. — Если вы журналист, то знаете, как часто ошибается пресса и как часто приносит извинения за свои ошибки.
— Послушайте, — едва сдерживаясь, заговорил репортер, и его круглые глаза от возмущения сделались еще больше. — Я не знаю, кто вы такая, но какое право вы имеете делать такие выводы о моих источниках?! Я получил всю информацию о семье Коррингтон-Эш от…
— От одной из служанок, полагаю, — спокойно сказала молодая женщина, и на ее лице снова появилась насмешливая улыбка. — Вероятно, она не располагала точными сведениями, но так хотелось получить пару фунтов. А? Я права?
— Послушайте же, вы… — снова заговорил репортер, едва сдерживая новый приступ ярости.
Но женщина слегка приподняла свою маленькую муфту, заставляя его замолчать на полуслове.
— Не стоит так волноваться, любезнейший, собственно говоря, все это не имеет такого уж большого значение. Так уж сложилось, что я знала мистера Коррингтон-Эша немного лучше, чем служанка миссис Коррингтон-Эш. И мне бы очень хотелось, читая за чашечкой кофе ваш репортаж, обнаружить в нем факты, соответствующие действительности. Я невольно подслушала ваш разговор и вмешалась для того, чтобы слегка вас поправить. Мисс Роберта Эш получает образование в Бронзон-Касл, одной из лучших школ в Йоркшире, недалеко от Хартсхеда. Девочка отправилась туда потому, что директор этого учебного заведения, мисс Холт, приходится двоюродной сестрой мистеру Коррингтон-Эшу.
Губы репортера беспомощно зашевелились.
— Но… как можно быть уверенным в том… в том… что вы правы?
Красные губы вновь улыбнулись.
— Не сомневайтесь, вы не ошибетесь.
Двери церкви закрылись. Служба закончилась. Тусклое зимнее солнце нырнуло за серое облако, оставив на небе лишь лимонно-зеленоватый шлейф. Хищные стальные тучи уже через минуту-другую готовы были поглотить и его, окутав холодный и неприветливый Лондон бесцветной снежной круговертью. Тот Лондон, который так любил Ричард и который он не увидит больше никогда.
Машина бесшумно тронулась с места, унося вниз по Найтсбридж молодую вдову, ее мать и графа. Процессия направлялась в роскошную квартиру на Парк-Лейн, в которой Коррингтон-Эши жили последние четыре года.
Глава 2
Марион все еще не могла поверить в реальность происходящего. Она не видела своего мужа три недели. Он был в Нью-Йорке на конференции с американской ветвью компании. Ричард прислал телеграмму, в которой сообщал, что вернется в ближайшую субботу. Он намеревался возвратиться именно в этот день, так как хотел увидеться с Робертой до ее отъезда в школу.
Дочь назвали Робертой в честь старого Роберта Уэйлинга. В возрасте пятидесяти трех лет лорд Уэйлинг без памяти влюбился в мать Марион, и позднее, когда Марион родила Роберту, он перенес излишки этой самой любви на хорошенькую малышку, окружив ее заботой и вниманием. Ни один из его собственных сыновей не удостоился столь глубокой и нежной привязанности, которая в очень скором времени была подтверждена действием — основную часть денег он оставлял внучке.