Выбрать главу

Я удивлена, когда Рев ведет меня в свою комнату. Впрочем, он оставляет дверь

открытой и подводит меня к кушетке.

– Может быть, нам сесть спина к спине? – говорю я. Внезапно, я начинаю

нервничать, беспокоясь, как действовать дальше.

– Нет. Лицом к лицу. – Он садится, скрестив ноги, так же, как и тогда на скамейке

перед церковью. Гипс ложится ему на колени – четкое напоминание того, как много вчера

пошло не так.

Я сажусь более осторожно. Большинство моих мускулов болят.

– Рев. – Я медлю. – Я хотела поблагодарить тебя... за... за то, что ты сделал...

– Тебе не нужно благодарить меня. – Его голос тихий. Надломленный. – Я чувствую

себя виноватым, что не ответил тебе раньше. Если бы я позвонил... – Он прерывается. –

Это не оправдание, но у меня было много забот.

– Мне не стоило срываться на тебя, когда ты спрашивал меня об Итане. – Я

сглатываю. – Это не оправдание, но и у меня было много забот.

Его глаза ясные, неловко смотрящие на меня.

– Я знаю, Эмма.

Каждый раз, как он произносит мое имя, я вздрагиваю.

– Ты единственный человек в моей жизни, который не разочаровывает меня все

время. Я не... я не знала, как к этому относиться. Так что... извини.

– Не извиняйся. – Он протягивает руку, чтобы убрать волосы с моего лица. – Я

знаю, каково это, когда ты думаешь, что тебе некому довериться.

Я закрываю глаза и наслаждаюсь его прикосновением.

Но Рев убирает руку.

– Эмма... то, что ты сказала мне вчера об Итане. Когда ты спросила меня, ревную

ли я...

– Я не имела это в виду. Прости. Между мной и Итаном никогда ничего не было.

Все это... все это было притворство. Я просто искала кого-нибудь, на кого можно было бы

положиться.

– Знаю.

– И я знаю, что ты не ревновал. Я знаю, что ты беспокоился.

– Нет... – Он морщится. – Нет, я беспокоился. Очень беспокоился. Особенно, когда

я увидел, насколько эти сообщения безумны. – Он делает паузу. – Но до того... возможно, я

и ревновал. Немного. И я не осознавал до вчерашнего дня, что когда я говорил о том, что

все происходит по определенной причине и ждал какого-то особого знака свыше, на

самом деле все, что мне нужно было сделать, это перестать беспокоиться о том, поступаю

ли я правильно, а просто спросить тебя.

Я таращусь на него.

– Рев...

– Эмма?

– Да?

– Ты хочешь пойти на Весенний Бал?

У меня перехватывает дыхание и я чуть не начинаю хохотать.

– Ты хочешь, чтобы наше первое свидание было на школьных танцах?

Его щеки чуть розовеют.

– Ну. Я собирался спросить, не хочешь ли ты поесть куриные наггетсы у церкви, но это показалось мне таким старомодным...

Я хихикаю.

– Согласна на то и другое.

Рев снова гладит мою щеку. Я накрываю его ладонь своей, и не забываю о гипсе.

Я опускаю его руку и провожу пальцами по внутренней стороне его ладони.

– Не могу поверить, что ты сломал запястье, – говорю я. – Ты так сильно ему

врезал?

– Я хотел врезать ему еще сильнее.

– Болит?

– Вчера мне хотелось отрезать себе руку. Сегодня уже получше.

Я поднимаю на него взгляд.

– Можно мне подписать его?

Рев улыбается.

– Конечно. Думаю, в столе найдется пара маркеров.

Там находится три штуки. Красный, синий и черный. Я склоняюсь над рукой Рева.

– Тебе важно, что я напишу?

– Не-а. Можешь написать или нарисовать все, что хочешь.

Я прижимаю синий маркер к гипсу. Он гладит мои волосы, пока я пишу, и это так

приятно, что мне хочется оставить на его гипсе целую поэму.

Но затем я останавливаюсь и смотрю на него.

– Что значит Рев? Ты начал мне рассказывать, но так и не сказал.

– О. – Он снова краснеет и отводит взгляд.

– Это из Библии? – спрашиваю я. – Типа... Книга Апокалипсиса или что-то в этом

роде?

– Нет. – Рев улыбается. – Но попытка хорошая.

В его комнате так тихо, а воздух между нами наполнен покоем. Любое напряжение, которое было, исчезло. Мне совсем не хочется уходить.

– Это сокращенно от священника? Вроде верующего человека?

– Нет.

– Сокращенно от...

Уголки его губ приподнимаются.

– Хочешь продолжать гадать, или мне все же сказать тебе?

– Скажи.

– Это глупо. Мне было семь лет.

– С кажи.

– Ладно. – Он протягивает руку. – А ты продолжай писать.

Я продолжаю. Он говорит.

– Это было кое-что, что я услышал от папы. За обедом. Он профессор колледжа, в

основном политология, так что он постоянно рассказывает о чем-то таком. Когда я

впервые оказался здесь, я вообще едва ли говорил, но прислушивался ко всему. Он

повторял цитату: «Революция – это не яблоко, которое падает, когда созреет. Тебе придется

заставить его упасть». – Он делает паузу. – Меня только– Только разлучили с отцом.

Единственные цитаты, которые я знал, были из Библии. Я запомнил эту цитату и повторял

ее про себя снова и снова.

Я перестаю писать и смотрю на него.

– Революция.

– Да. – Он замолкает, затем дразняще мне улыбается. – Но можешь называть меня

Рев.

– Мне нравится. – Я продолжаю разрисовывать гипс, создавая большие объемные

буквы. – Кто это сказал?

– Че Гевара. Он был хорош в радикальных изменениях.

Я откидываюсь назад.

– Смотри. Что скажешь?

Он смотрит вниз. Улыбка исчезает, но взгляд, который появляется взамен, не

кажется недовольным.

– Ты написала «Бесстрашный».

– Ты не против?

Он проводит пальцами по надписи.

– Нет.

– Ты будешь носить короткие рукава, чтобы другие тоже могли это увидеть? – Я

слегка поддразниваю его, но это серьезный вопрос.

Рев колеблется.

– Ты не обязан, – говорю я.

– Нет. Нет, я хочу. – Он проводит здоровой рукой по волосам. – Думаю... я слишком

долго стеснялся этих шрамов. Я смотрел на них, как на знак того, насколько я подвел

своего отца. И не хотел, чтобы кто-то еще знал, насколько я на самом деле ужасен.

Я беру его обеими руками за здоровую руку.

– Рев.

– Когда в больнице мне накладывали гипс, медсеста сказала: «Ты выглядишь так, будто пережил что-то очень ужасное, сынок». – Рев делает паузу. – И другие люди тоже

мне это раньше говорили. Но вчера... после того, как я увидел своего отца...

– Ты виделся со своим отцом? – Я чуть не сваливаюсь с дивана.

– Да. Но я не хочу о нем говорить. Он больше не заслуживает и капли моего

внимания. Но когда та сестра сказала это, я понял, что она права. Он оставил мне эти

шрамы. Я пережил его.

– Это правда, – говорю я.

Он вытягивает руки.

– Единственное, что я ненавижу – это стих. Когда люди видят строчки, они

начинают читать вслух, и мне приходится...

– Вот. Я это исправлю. – Я открываю черный маркер. И прижимаю кончик к его

руке.

Он замирает. Я поднимаю глаза.

– Все в порядке?

Его глаза очень близко к моим. Он кивает.

Я пишу. Наше дыхание очень громко отдается в пространстве между нами.

– Что ты пишешь? – шепчет Рев.

– Превращаю его надписи в линию колючей проволоки. А над ней пишу:

«Революция – это не яблоко, которое падает, когда созреет...»

Он обхватывает мое лицо. Прижимается губами к моим губам. Его поцелуй

медленный и терпеливый, как и он сам. Касание губ, за которым следует большее.

Когда он отклоняется, лишь немного, я улыбаюсь.

– Я еще не закончила.

– Прости. – Он снова подставляет руку.

– О, это я могу закончить позже. – Я краснею и закрываю маркер. – Я имела в

виду, что не закончила целовать тебя.

Затем я притягиваю его к себе и накрываю его губы своими.