— Мясо животных не ядовито, — сказала она. — В отдаленных районах на Земле некоторые народы постоянно употребляют его в пищу. — Ей не хватило смелости сказать, что оно понравилось ей самой во время уединенного обеда с Пацтором в его квартире.
— Да, но только мы более цивилизованы, чем они. — Квилтер втянул всеми легкими дым сигары. — Потому парни собираются устроить забастовку, не желая убирать это говно.
Миссис Вархун увидела на их лицах сардонические усмешки, такие же как та, что периодически появлялась на лице мистера Вархуна. Как откровение, она вдруг увидела, как глубоко ненавидит это обезьянье мужское превосходство, и память о нежной, благородной статуе с Песталоцци укрепила ее в своей ненависти.
— Вы все одинаковы, мужчины! — закричала она. — Вы оторвались от реальной жизни так, как ни одна женщина не смогла бы оторваться. Хорошо ли, плохо ли, но мы — плотоядные животные, и всегда ими были. Мясо животных не ядовито — если вы почувствовали себя плохо, съев его, это ваш ум отравляет вас. А экскременты — неужели вы не понимаете, что для наших бедных пленников это символ плодородия и что испражнениями они торжественно возвращают земле взятые у нее и использованные минеральные соли. Боже мой, что же здесь такого отвратительного? Неужели это омерзительнее земных религий, занимающихся человеческими жертвоприношениями выдуманным идолам? Проблема нашей культуры в том, что она основана на страхе перед грязью, ядом, экскрементами. Вы думаете, что экскременты — это плохо, но гораздо ужаснее ваш страх перед ними!
Она бросила сигару и загасила ее каблуком, как бы снимая маску искусственности. Латтимор приподнял бровь.
— Что с тобой, Хилари? Никто не боится этих вещей. Нам они просто надоели. Как ты говоришь, это отходы. Хорошо — и поступай с ними, как с отходами, не надо вставать на колени перед ними. Неудивительно, что эти чертовы риномэны не сдвинулись с места, раз вся их жизнь посвящена преклонению перед собственными экскрементами.
— Кстати, — вставил разумный Квилтер, привыкший к непоследовательному поведению женщин, — наши парни возражают не против того, чтобы выгребать это лопатами. Им не нравится работа без дополнительной платы.
— Но вы оба совершенно не понимаете, что я имею в виду, — с жаром произнесла миссис Вархун, запуская в волосы свои хорошенькие пальчики.
— Хватит, Хилари, — резко сказал Латтимор. — Кончай этот приступ увлечения натурализмом.
На следующий день отремонтированный «Ганзас» покинул запретную планету вместе со всем своим грузом живых организмов, их страхами и надеждами, успехами и неудачами, и взял транспонентальный И трансцендентальный курс на планету Земля.
Глава 14
Старик Альмер все еще не мог до конца проснуться. Он с силой сопротивлялся попыткам Снок-Снока Карна поднять его, пока молодой утод не приподнял его своими четырьмя ногами и не потряс.
— Ты должен полностью проснуться, мой дорогой мэнлег. Возьми костыли и подойди к двери.
— Мои старые кости не гнутся, Снок-Снок. И это мне даже нравится, покуда я могу спокойно лежать в горизонтальном положении.
— Ты готовишься к стадии кариона, — сказал утод. С годами он научился пользоваться только дыхательным и звуковым горлами, так, что они с Эйнсоном могли поддерживать беседу. — Когда ты вступишь в карион, — мы с матерью посадим тебя под ампами, и в следующий свой цикл ты станешь утодом.
— Большое спасибо, но ведь ты не для этого разбудил меня. Что случилось? Что тебя беспокоит?
Даже через сорок лет общения с Эйнсоном Снок-Снок не понимал значения этой фразы и потому пропускал ее мимо ушей.
— Сюда идут мэнлеги. Я видел, как они пробирались на своих четырехколесных круглых существах к нашей навозной куче.
Эйнсон пристегнул ножные помочи.
— Люди? Я не верю в это, после стольких лет…
Подхватив костыли, он спустился по коридору к выходу.
Со всех сторон его окружали двери, которые уже столько времени никто не открывал и которые хранили оружие и амуницию, записывающую аппаратуру и сгнившие запасы.
Они интересовали его не больше, чем автоматический пост наблюдений, давным-давно снесенный могущественными дапдрофскими штормами и гравитационными толчками.
Гроги устремились вперед Снок-Снока и Эйнсона и плюхнулись в навозную кучу, в которой нежилась Квекво. Снок-Снок и Эйнсон в нерешительности остановились в дверном проеме, выглядывая через проволоку. К воротам подскочил четырехколесный вездеход.