— Это шифровка? — испуганно спросила Иванова-Задунайская.
— Не встревай, когда руководство лагеря ведет переписку. Продолжаю: Обращаю Ваше внимание на то, что во вверенном мне отряде в результате происков неустойчивых элементов допущен ряд серьезных нарушений правопорядка. Анархо-индивидуалистическая группировка, именующая себя «Апачи», категорически отказалась подчиняться избранному законным путем руководству отряда и в худших традициях бойскаутского движения привязала меня к столбу и заткнула мне рот в буквальном смысле этого слова, опасаясь моего влияния на широкие массы отряда. Я героически переношу выпавшие на мою долю испытания, но положение мое ужасно. Хулиганствующие элементы готовят мне публичную казнь через метание томагавка, что может пагубно отразиться на репутации вверенного Вам лагеря. Есть основания предполагать, что все происходящее — результат заранее спланированной и тщательно подготовленной акции, ставящей своей целью захват власти в нашем лагере. Прошу принять меры для пресечения преступной деятельности так называемых «Апачей» и освобождения меня из заключения, которому я подвергся в результате проявленной мной принципиальности…
— Ша! — сказал Сын совсем как Великий Вождь, появляясь перед столбом. — В этот раз я еще не отрежу тебе язык — пусть твою судьбу решает Ученый Совет Старейшин, но коршуны уже кружат над твоей головой! — Сын Великого Вождя исполнил несколько ритуальных телодвижений, воткнул кляп на место, выхватил из рук пленника-секретаря документ и скрылся в пампасах.
В суровом молчании слушали апачи предательскую записку.
— Бойкот! — крикнул кто-то.
— Темную!
— Морду набить! При свете.
— Хватит разрисовывать томагавк, — заявил самый крупный апач Толик. — Пошли! Уж я-то мимо лба не попаду.
Папа похолодел.
— А я прямо в нос попаду!
— А я в значок и в глаз!
— Нет, нет, что вы! Так нельзя, — засуетился Папа. Он теребил воротничок своей дурацкой матроски. Треснувшие очки висели на самом кончике носа.
— Не возникай, вождь, — сказал Толик, взвешивая томагавк в руке. — А то и тебя сейчас испытаем!
Папа струсил. Но ненадолго.
— Ты не апач, а апаш, Толян! — сказал Папа, чтобы сказать хоть что-то.
— Не апач, а пачка, — поддержал Папу Сын, возмущенный неподчинением Вождю.
— Что у тебя в руке? — строго спросил Папа и ткнул Толяна пальцем в живот.
— Томагавк, сам же говорил…
— Настоящий апач знает разницу между томагавком и простой палкой с камнем. Так, апачи?
Племя дружно проорало боевой клич.
— Ша! — сказал Вождь властно. Все смолкли. — Палка с камнем только тогда становится томагавком, когда ее обкурят из настоящей Трубки Мира. Таких трубок на земле всего шесть. Нам повезло! Одна из них рядом с нами. В Занзибаровке. Она попала туда во время нашествия Чингиз-хана.
— Это у бабки Полторацкой? — спросил кто-то.
— А ты откуда ее знаешь?
— Кто же ее не знает, — примирительно сказал Толик и протянул томагавк Папе. — Только странная бабка — всех вылечивает, а деньги у кого берет, а у кого нет.
— Значит так, апачи, — распорядился Папа. — Я беру томагавк и вместе с разведчиком тайными тропами пробираюсь в Занзибаровку. Вы отвязываете пленника и до нашего возвращения притворяетесь, что он снова ваш Староста.
В рядах апачей поднялся ропот:
— Просто так отвязывать неинтересно!
— Ага, его отвяжешь, а он наябедничает.
— Давайте пока потренируемся необкуренным томагавком…
— Правильно! — обрадовался Толян и начал вырывать у Папы томагавк. — Сейчас я ему в глаз зафинделю!
Папа отчаянно боролся, но было очевидно, что силы неравные.
— Придумал!!! — заорал Папа. Вопль удался — он был и торжествующий и многообещающий. Толян разжал пальцы. — Томагавк один, а нас много, — объявил Папа. — Будем тренироваться зелеными абрикосами!
Несколько апачей мгновенно взмыли на абрикосовое дерево.
Отряд апачей вразвалочку подошел к позорному столбу-кабинету. Папа был встревожен и суетлив.
— Значит так, — запищал он, — по правилам испытаний бросать надо не менее, чем с двадцати больших шагов и по очереди!
Толян отмерил двадцать шагов, и тренировка началась. С такого расстояния попасть в Старосту мало кому удавалось. Папа перевел дух. Теперь надо было дождаться, пока им надоест швырять абрикосы, отвязать Старосту и смыться отсюда.
Тем временем еще одна женщина в белом халате вышла на маршрут «служебный вход — дырка в заборе». Несколько секунд она ошалело смотрела на происходящее, потом опустила на землю тяжелую сумку и ринулась в гущу событий:
— Вы это что ж, хулиганы! Это кто ж вас этому научил?! Щас я вам все уши оборву! Шпана сопливая!..
Хотя внезапное появление поварихи вполне отвечало Папиным планам, он испытал легкую досаду — вечно эти взрослые во все вмешиваются, шумят, хамят… Сделали из детей узаконенный объект для хамства!
— А ну кыш отсюда! — женщина побагровела от праведного гнева. Бедное дитё! — Повариха вытащила кляп. — Это кто ж тебя…
— Это все он!!! — заорал Староста. — Вон тот! Лысый! Нет, не развязывайте меня! Зовите начальника лагеря! Зовите его! Пусть увидит!
Повариха накинулась на Папу:
— Ах ты сопля уголовная!
Папа вдруг остро почувствовал незащищенность своих оттопыренных ушей.
— Но-но! — сказал он.
Повариха надвигалась. Папа попятился:
— Сама ты уголовница! — пискнул он.
— Зовите начальника лагеря! — надрывался Староста.
— Зови, зови начальника лагеря! — угрожающе процедил Папа и сорвался на писк: — Воровка! Уголовница! Детей обворовываешь! — он бросился к сумке, выхватил из нее большой кусок мяса и торжествующе поднял его над головой. — Ага-а! Вот почему мы обедом не наелись! Ну что, апачи, позовем начальника или сами ее будем судить?
— Не начальника надо звать, — сказал Сын, — а милиционера! Тогда ее посадят в тюрьму, а нам дадут медали за поимку вора.
— Правильно! — крикнул кто-то. — Tогда про нас и в газете напишут!
— И по телику покажут! Ура!
— Детки, милые, вы что?! — побледневшая повариха попятилась назад. — Какая ж я воровка? Я же это… Разве ж я для себя… У меня ж трое детей…
— А мы что, не дети? — горько спросил Папа.
— Деточки, вы ж тимуровцы, — лепетала Повариха. — Здесь же совсем мало… Да я не себе! — вдруг воспряла она. — Я ж собачке несу. Там собачка заболела. Ничего кроме мяса не ест, а в магазине нет. Вот я ее и пожалела. Я знаю, вы же добрые детки. Но если вам собачку не жалко, я что, я назад отнесу.
— Что вы, тетя! — сказала Иванова-Задунайская и покраснела. — Если для собачки, то конечно, несите. Мне моей порции не жалко.
— И мне не жалко!
— И мне!
— Несите собачке! Мы никому не скажем!
— Девочки! Давайте за ужином мясо соберем и отдадим тете для собачки! И мальчики тоже, если хотят.
— Да кого вы слушаете! — заорал Папа. — Она же все врет!
— Очень-очень больная собачка! — Повариха выхватила у Папы мясо и поспешно подняла сумку. — Ей машина переехала сразу две лапки. — Повариха метнулась к дырке в заборе.
— А тебе жалко для собаки, да? Жмот, — наступал на Папу Толян.
— Ничего мне не жалко! — возмутился Папа. — Просто апачи не уступают без боя мясо бледнолицым собакам.
— Зовите начальника! — не унимался Староста.
— Короче, — строго сказал Папа, — отвязывайте его, а мы с разведчиком пошли обкуривать томагавк.
Вождь издал боевой клич, и они бросились по Тропе Войны к дырке в заборе.
За дыркой Папа оборвал ор и зорко осмотрелся. Через секунду томагавк полетел в лопухи. Служивший топорищем томагавка камень свалился с души. Но ненадолго. Сын, как охотничья собака, ринулся в заросли и, подняв над головой томагавк, по-идиотски заорал.