Будущее оказалось отнюдь не девушкой, а совсем даже наоборот – боровообразным мужиком с модной стриженой бородкой. Устроившись пресс-секретарём к Башкирцеву, Кудинов моментально испустил кураж и, призвав себя быть реалистом – как-никак приличный оклад плюс премиальные по итогам года, – отложил мечту о писательстве на потом, ещё на немного.
Потом умерла мать. Времена были ельцинские, козлы ели людей. Сожрали и Зинаиду Романовну. Работала маляром: потолки, обои. Деньги на книжку – сыну в наследство. А тут обменная реформа. Как услышала, что вклады сгорели, слегла. Вроде бы не болела никогда, и вдруг – одно за другим: желудок, почки, щитовидка. И года не проболела. Была, и нету. Отца не стало давно: рак горла, курил много.
Словом, на плодотворное иждивенство – до первой книжки, разумеется, – рассчитывать не приходилось.
Время от времени, будто спохватываясь о чём-то важном – пора ведь, – бросался в свои уютные катакомбы, в которых подпалины, оставленные чужими шедеврами, подсвечены угольками собственных замыслов, в которых торжественно и страшно от предвкушения чего-то огромного, радостного (примерно так он собирался рассказать об этом в своей большой дебютной вещи, сделанной на автобиографическом материале). Уединялся над блокнотом, урча от страсти – будто теперь уж точно навсегда; но снова и снова оказывалось – ненадолго. Только приладится творить – вламывается беспардонная реальность, суёт в руки дурацкое своё кайло:
– Кудинов, хватит бездельничать. На вот, займись.
Кайло, даром что аллегорическое, довлело над ним с вполне натуралистической грубостью. Пресс-секретарь при Башкирцеве – должность широкопрофильная, выходящая далеко за рамки профессии. Башкирцев, видимо, догадывался о бесполезности пресс-службы в своём филиале: готовые макеты рекламы присылает Москва, общение с прессой случается редко. И потому каждый норовил найти, чем занять скучающего пресс-сека. То документы отвези, то мебель подвигай.
«Всё равно ведь временно», – внушал себе Кудинов, и перед мысленным его взором привычно вздымалась другая – бурливая, полнокровная жизнь мастера: герои нашего времени, проклятые вопросы, фейерверки вдохновения и серафимы на перепутье – жёсткие, но благоволящие.
В тридцать один, когда на темечке проклюнулась плешка, Кудинов, ужаснувшись хроническому своему бездействию, засел за повесть о поваре-пиромане, который томится желанием завершить свою кулинарную карьеру грандиозным праздничным пожаром. Кудинов составил план, написал полглавы – и вдруг женился. На Наде Полищук из параллельной группы, с которой аккурат перед самой дипломной у них обнаружилась взаимная симпатия с перспективами. До перспектив тогда не дошло – Кудинов отвлёкся на Марину Алтуфьеву. Но, вот, спустя девять монотонных лет, скрашенных двумя (всего лишь двумя) вялыми романами с банковскими операционистками, затурканными поболе Кудинова, он, встретив на улице Надю – разведённую, но без детей, – вцепился в неё без колебаний. Будто щёлкнуло: обретая прежнюю свою журфаковскую искристость, Евгений прямо там, в шумном потоке прохожих, рванул в атаку: «Надюх, неужели мы так и не попробуем?» И мину трогательную скроил – как он умел, представ перед Надеждой не проходным кобелём среднего возраста, а обаятельным адептом незамутнённой лёгкости бытия, проводником в счастье земное. Сработало. Надя, смеясь, предложила попробовать безотлагательно. Вечером они были в постели, через два месяца в ЗАГСе.
«Дуршлаговые тени, – думал Кудинов. – Тени как дуршлаги».
Тут он вспомнил, как Надя говорит «отбросить через дуршлаг» – и в кухонной этой фразе увяз окончательно. Как ни пыхтел, всё без толку: через дуршлаг ветвей ни тени, ни солнце отбросить никак не удавалось.
Ветви каштанов… дырчатые как дуршлаги…
Сбился! Утоп в дуршлагах.
– Да потому что неграмотно! – вслух разозлился Кудинов, насторожив шествовавших мимо голубей; продолжил про себя угрюмо: «Отбросить на дуршлаг, НА! Процедить – через!»
Телефон заверещал как раз в тот момент, когда он, стараясь отвлечься от дуршлагов, принялся лепить фразу из «безвкусного провинциального бетона, щедро политого солнцем».
– Чёрт вас всех побери!
Звонила Надя, конечно. При всей сбивчивости её редакторского распорядка звонит она ему только в обед. Кофе пьёт исключительно из старой надколотой кружки. Стрижётся все эти годы неизменно под каре. Любое однообразие для неё – фундамент комфорта. Вероятно, как и сам Кудинов.