Он просто натянул сапоги, нахлобучил шляпу и вышел из дома.
За дверью его не ждал никакой полк. И никакой сержант на него не рявкал.
Пришло лишь письмо из Министерства Войны.
Письмо «старшему брату в доме».
Что им ОЧЕНЬ жаль.
Что НИКОГО нельзя посылать на войну.
Что это преступно.
Что у них тоже на сердце скребут кошки.
Но что есть и ХОРОШИЕ новости.
Ибо войны
ВСЕГДА сменяются МИРОМ!!!
И нередко ГОРАЗДО БЫСТРЕЕ, чем ожидалось.
Но само по себе это не происходит.
Наступление мира.
К сожалению.
Так что не мог бы старший брат НЕНАДОЛГО отправиться на войну.
И лучше ему НЕ отказываться.
«Немедленно явитесь на пост номер 7787. И не забудьте оставить ДАР во ДВОРЦЕ МИРА».
В незапамятные времена по деревням в поисках солдат ходил Вербовщик Сыновей. В ту пору юношей еще было в достатке. Стоило ему обойти одно-два селения, как к исходу утра уже набирался целый полк – вплоть до барабанщиков и горнистов.
Ныне же мужчин осталось наперечет. Из полутора солдат полк не сформируешь. Так что, если где-то еще и попадался молодой человек, то ему приходилось идти на войну в одиночку.
Старшебрат не боялся.
Никого и ничего.
То был его величайший талант.
«Если чему-то суждено случиться, то что толку бояться?» – говаривал он.
Он хотел растолковать эту мысль своим братьям, но не мог, потому что Младшебрат всюду совал свой нос, даже в такие дела, знать которые ему было еще рановато.
– О чем это вы? – спрашивал он.
– Иди поиграй, Младшебрат, – говорили ему.
– Что вы задумали? – не отставал он.
– Сходи за дровами, Младшебрат.
В конце концов им пришлось воспользоваться шифром.
Война = праздник
Атаковать = щекотать
Ружье = зонтик
Мертвый = в отпуске
– Мне нужно на праздник, понимаете?
– А вдруг тебя кто-нибудь пощекочет?
– Мне же дадут зонтик!
– Да уж. Если повезет! А могут и не дать. Однажды утром тебя так пощекочут, что ты э-э-э… не успеешь оглянуться, как окажешься в отпуске!
– Держи, – сказал Старшебрат, вручив Младшему свою мандолину. Когда Старшебрат на ней играл, весь дом гудел, как пчелиный улей. Частенько братья танцевали Семидневный хорлепип.
– Разве на том празднике она тебе не понадобится? – удивился Младшебрат.
Было бы здорово, вздохнул про себя Старшебрат.
Вдалеке, на окраине пыльной, пустынной равнины, там, где песок как огнем обжигал уши, Старшебрат заметил странного вида треугольный предмет и горизонтальную черту. Вблизи треугольник оказался внушительных размеров палаткой. Черта превратилась в брус, преграждавший дорогу. Хотя «дорога» – это, пожалуй, громко сказано. Строго говоря, дороги как таковой не было, скорее проложенная ветром, едва заметная колея.
В прошлом шлагбаум был выкрашен в красно-белые цвета. Но на ветру и солнце краска поблекла, облупилась, обнажив голую древесину – серую и местами столь потертую, что не было видно даже текстуры.
Часовой нес вахту в шлеме, увенчанном бледно-коричневым страусиным пером. Какого цвета перо было изначально, сказать трудно, так как форма, сапоги, волосы и лицо Часового тоже были бледно-коричневыми. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что с головы до пят Часового покрывал тончайший слой песка. Возраст Часового не поддавался определению, но молод он уже явно не был. Он сидел за массивным письменным столом, на котором с обеих сторон покоились стопки бумаг. Каждая стопка придавливалась увесистым булыжником. Этот стол посреди равнины выглядел довольно абсурдно. Рядом со столом из песка торчала ужасающих размеров сабля.
– Это пост номер 7787? – спросил Старшебрат.
Прошло какое-то время, прежде чем Часовой открыл глаза. Они были ярко-зеленые, как оазис в пустыне. Часовой кивнул.
– А где Дворец Мира?
Часовой указал в сторону трепыхающейся на ветру огромной палатки позади него. То было весьма жалкое зрелище. Когда-то Дворец Мира переливался мозаикой павлиньих оттенков, но песок и щебень придали ему столь же унылый вид, что был у Часового и равнины. Полотнище болталось на каркасе, как обвислая шкура на старом животном.
– Мне надо на войну, – отчеканил Старшебрат. – Она ведь там, за шлагбаумом?
Проследив за указательным пальцем Старшебрата, Часовой кивнул. Отсюда еще день ходу. На посту война была почти незаметна. Случалось, на горизонте поднимался столб черного дыма, иной раз дрожала земля. Подчас ветер доносил издалека едва уловимый гул орудий.
Порывшись в бесчисленных ящиках стола, Часовой вынул оттуда чистый лист бумаги. Затем снял со шлема страусиное перо, окунул его в чернильницу и спросил: